В кухне усадьбы ставни были наглухо запуговлены, от посторонних взглядов подозрительно-весёлых хомяков, снующих вокруг и только узкая полоска солнечного света на стене, указывала на то, что случился полдень, и господа пьют... и закусывают. Бабушка Оля жарила арбуз!... т.к. измученная ночным бдением и брожением, в доказательство того, что: "Гобозов-тоже люди!!!", душа сына требовала витаминов к пиву. Опухший и удовлетворённый двд, лежал ниц в опочивальне, с банкой пива в руке. Отец СЫНА, или сын ОТЕЦ!!! был плох, его мутило... но он даже лёжа, уверенно претендовал на ключи от заветной квартиры Африкановны. Оставалось только сейф перевезти.

За обеденным столом восседала скрытно-невидимая и вечно-жующая Светлана Михайловна, она пыталась узреть в адской машине, о похождениях бравого зятя в недалёком прошлом. Ей было противно, что жизнь бьёт ключом... гаечным, но всё мимо, теперь неизлечимо красивая тёща-нянька изводила себя, пытаясь оторвать бесноватую дшерь от кормушки и всё за-ради проживания в центре столицы, в главном призе. Ослепительно яркие софиты бились об стены и испускали ядовито-зелёное сияние в неестественно удлинённое лицо коварной вредительницы, от этого всей комнате сообщался некий чудный полусвет. Светлана Михайловна отбила морзянку: "Насосов-мудак!" и нажала "поиск", с удовлетворением положив себе в рот кусочек чего-то, после с омерзением вытерла пальцы салфеткой. Челюсть угрожающе задвигалась... Назревала буря... Гобозов хрюкнул в полудрёме, и мухи взлетели, из аппаратной рявкнули: —Мотор!!! вашу мать! Но уважаемым телезрителям этого не показали... Итак...

— Помоги бог!- сказала Ольга Васильевна.
— А! здравствуйте, Ольвасильна! — отвечал голос из-за стола — Извините, что я перед вами в натуре.
Светлана Михайловна была в кетайском... умыта, гладко выбрита и даже расчёсана черепаховым гребнем, заботливым, мусульманским конюхом.
— Ничего. Почивали ли вы сегодня, Светпихална?
— Почивала. А вы почивали, Ольбесильна?
— Почивала.
— Так вы теперь и встали?
— Я теперь встала? Христос с вами, Светжевална! как можно спать до сих пор! Я только ходила до ветру. Прекрасные жита по дороге! восхитительные! и лопух такой рослый, мягкий! Хорошее время сегодня.
— Не хвалите, Ольфигевна. Чтоб его черт взял! некуда деваться от жару.
— Вот-таки нужно помянуть черта. Эй, Смердухална! Вы вспомните мое слово, да уже будет поздно: достанется вам на том свете за богопротивные слова.
— Чем же я обидела вас, Ольмаврикиевна? Я не тронула ни отца, ни матери вашей. Не знаю, чем я вас обидела.
— Полно уже, полно, Бздыкморгална!
— Ей-богу, я не обидела вас, Отсосилна!
— Странно, что перепела до сих пор нейдут под водочку.
— Как вы себе хотите, думайте, что вам угодно, только я вас не обидела ничем.
— Не знаю, отчего они нейдут, — говорила Ольга Васильевна, как бы не слушая Светлану Михайловну. — Время ли не приспело еще, только время, кажется, такое, какое нужно.
— Вы говорите, что жита хорошие?
— Восхитительные жита, восхитительные!
За сим последовало молчание.
— Что это вы, Свет наш тусклый , в супостатской технике, разглядываете? — наконец сказала Ольга Васильевна.
— Да так. всего иго-го.
— Не дадите ли взглянуть, Светперемать?
— С какого перепугу?
— Скажите, пожалуйста, на что вам эти ролики? — Тут Ольга Васильевна поднесла арбузную котлету с перцем и луком. — Смею ли просить об одолжении?
— Ничего, одолжайтесь! я вкушу своего! — При этом Светлана Михайловна пощупала вокруг себя и зашуршала обёрткой. — Хороший шоколад жид делает в Киеве. Я не знаю, что он кладет туда, а такой душистый! На канупер немножко похоже. Вот возьмите, раздуйте немножко во рту. Не правда ли, похоже на канупер? Возьмите, одолжайтесь!
— Скажите, пожалуйста, Светмурзилна, я все насчет роликов:что вы будете с ними делать? ведь оно вам не нужно.
— Как не нужно? а случится судиться?
— Господь с вами, Светсвятсвет, когда же вы будете судиться? Разве по втором пришествии. Вы, сколько я знаю и другие запомнят, ни одного дела не знаете, да и ваша натура не так уже господом богом устроена, чтоб судиться. Вы не имеете осанку и фигуру важную. Нет, вам нужно иметь покой, отдохновение. (Ольга Васильевна, необыкновенно живописно говорила, когда нужно было убеждать кого. Как она говорила! Боже, как она говорила!) Да, так вам нужны приличные поступки. Послушайте, отдайте их мне!
— Как можно! это самое дорогое. Таких роликов теперь не сыщете нигде. Я, еще как собиралась в милицию, купила их у Калганова. А теперь бы то так вдруг и отдать их? Как можно? это вещь необходимая.
— На что же она необходимая?
— Как на что? А когда нападут на дом десантники... Еще бы не необходимая. Слава тебе господи! теперь я спокойна и не боюсь никого. А отчего? Оттого, что я знаю что у меня есть при себе компромат.
— Хороший компроматец! Да его, Светчихална, вирус съест и шашель поточит.
— Что ж, что поточит? Можно починить. Нужен только хороший лекарь.
— Из ваших слов, Светпенозипавна, я никак не вижу дружественного ко мне расположения. Вы ничего не хотите сделать для меня в знак приязни.
— Как же это вы говорите, Ольпротивна, что я вам не оказываю никакой приязни? Как вам не совестно! Ваш хряк пасётся на моей ягатке, и я ни разу не разнимала их. Когда едете в Лермонтово,всегда просите у меня сумки, и что ж? разве я отказала когда? Ребятишки наши пусть себе играют, лишь бы ничего моего не воровали! пусть себе играют!
— Когда не хотите подарить, так, пожалуй, поменяемся.
— Что ж вы дадите мне за него? — При этом Светлана Михайловна облокотилась на руку и поглядела на Ольгу Васильевну.
— Я вам дам за него бурую свинью, ту самую, что я откормила в сажу. Славная свинья! Увидите, если на следующий год она не наведет вам поросят.
— Я не знаю, как вы, Ольнаивна, можете это говорить, на что мне свинья ваша? Разве черту поминки делать.
— Опять! без черта-таки нельзя обойтись! Грех вам, ей-богу, грех, Смекташлавна!
— Как же вы, в самом деле, Ольбалетовна, даете за компромат черт знает что такое: свинью!
— Отчего же она — черт знает что такое, Свистихлевна?
— Как же, вы бы сами посудили хорошенько. Это-таки компроматец, вещь необходимая; а то — черт знает что такое: свинья! Если бы вы не говорили, я бы могла это принять в обидную для себя сторону.
— Что ж нехорошего заметили вы в свинье?
— За кого же, в самом деле, вы принимаете меня? чтоб я свинью...
— Садитесь,садитесь!не буду уже...Пусть вам остается ваш компромат, пускай себе сгниет и перенезагрузится, лёжа в папке, — не хочу больше говорить о нем.
После этого последовало молчание.
— Говорят, — начала Ольга васильевна, — что три короля объявили войну царю нашему.
— Да, говорил мне Михайловский. Что ж это за война? и отчего она?
— Наверное не можно сказать, Светуниядовна, за что она. Я полагаю, что короли хотят, чтобы мы все приняли заморскую веру.
— Вишь, дурни, чего захотели! — произнесла Светлана Михайловна, приподнявши голову.
— Вот видите, а царь наш и объявил им за то войну. Нет, говорит, примите вы сами веру Христову!
— Что ж? ведь наши побьют их, Ольнасильна!
— Побьют. Так не хотите, Светпоперёкгорлавна, менять компроматик?
— Мне странно, Ольсопливна: вы, кажется, человек, известный ученостью, а говорите, как недоросль. Что бы я за дура такая...
— Садитесь, садитесь. Бог с ним! пусть он себе околеет; не буду больше говорить!..
Ольга Васильевна поджала губы и начала теребить в руках тряпку.
— Слушайте, Светконовална. Я вам дам, кроме свиньи, еще два мешка овса, ведь овса вы не сеяли. Этот год все равно вам нужно будет покупать овес.
— Ей-богу, Ольгиенна, с вами говорить нужно, гороху наевшись. Где видано, чтобы кто компромат променял на два мешка овса? Небось бекеши своей не поставите.
— Но вы позабыли, Светпсихална, что я и свинью еще даю вам.
— Как! два мешка овса и свинью за компромат?
— Да что ж, разве мало?
— За компромат?
— Конечно, за компроматик.
— Два мешка за компроматище?
— Два мешка не пустых, а с овсом; а свинью позабыли?
— Поцелуйтесь с своею свиньею,а коли не хотите, так с чертом!
— О! вас зацепи только! Увидите: нашпигуют вам на том свете язык горячими иголками за такие богомерзкие слова. После разговору с вами нужно и лицо и руки умыть, и самой окуриться.
— Позвольте, Ольгарпевна; компромат вещь ценная, самая любопытная забава, притом и в душе приятная...
— Вы, Светцаревна, разносились так с своим компроматом, как дура с писаною торбою, — сказала Ольга Васильевна с досадою, потому что действительно начинала уже сердиться.
— А вы, Ольдурильна, настоящая гусыня.
Если бы Светлана Михайловна не сказала этого слова, то они бы поспорили между собою и разошлись, как всегда, но теперь произошло совсем другое. Ольга Васильевна вся вспыхнула.
— Что вы такое сказали, Светнахална? — спросила она, возвысив голос.
— Я сказала, что вы похожи на гусыню, Ольпатрикевна!
— Как же вы смели, сударыня, позабыв и приличии и уважении к возрасту человека, обесчестить таким поносным именем?
— Что ж тут поносного? Да чего вы, в самом деле, так размахались факами, Ольсмешильна?
— Я повторяю, как вы осмелились, в противность всех приличий, назвать меня гусыней?
— Начхать я вам на голову, Ольчебурековна! Что вы так раскудахтались?
Ольга Васильевна не могла более владеть собою: губы её дрожали; рот изменил обыкновенное положение ижицы, а сделался похожим на О: глазами она так мигала, что сделалось страшно. Это было у Ольги Васильевны чрезвычайно редко. Нужно было для этого её сильно рассердить.
— Так я ж вам объявляю, — произнесла Ольга Васильевна, — что я знать вас не хочу!
— Большая беда! ей-богу, не заплачу от этого! — отвечала Светлана Михайловна.
Лгала, лгала, ей-богу, лгала! ей очень было досадно это.
— Нога моя не будет у вас в доме
— Эге-ге! — сказала Светлана Михайловна, с досады не зная сама, что делать, и, против обыкновения, встав на ноги. — Эй, чумная! — При сем показалась из-за дверей та самая бесноватая Алибаба. — Возьми свою свекруху за руки да выведи её за двери!
— Как! Дворянку? — закричала с чувством достоинства и негодования Ольга Васильевна. — Осмелься только! подступи! Я тебя уничтожу с глупой твоей мамашкой! Ворон не найдет места вашего! (Ольга Васильевна говорила необыкновенно сильно, когда душа её бывала потрясена.)
Вся группа представляла сильную картину: Светлана Михайловна, стоявшая посреди комнаты в полной красоте своей без всякого украшения! Алибаба, разинувшая рот и выразившая на лице самую бессмысленную, исполненную возмущения мину! Ольга Васильевна с поднятою вверх рукою, как изображались римские трибуны! Это была необыкновенная минута! спектакль великолепный! И между тем только один был зрителем: это был мутный Насосов с пивом в руке, который стоял довольно покойно и чистил пальцем свой нос.
Наконец Ольга Васильевна бросила тряпку свою, об стол.
— Очень хорошо поступаете вы, Светкричална! прекрасно! Я это припомню вам.
— Ступайте, Ольвсесильна, ступайте!да глядите, не попадайтесь мне: а не то я вам, Олькадрильна, всю морду побью!
— Вот вам за это, Светхренктовна! — отвечала Ольга Васильевна, выставив ей фак и хлопнув за собою дверью, которая с визгом захрипела и отворилась снова.
Светлана Михайловна показалась в дверях и что-то хотела присовокупить, но Ольга Васильевна уже не оглядывалась и катилась к лобному месту, поведать миру о дружной жизни в крепкой и заслуживающей почтения семейке.