Впрочем, это лицо – даже под самым изощренным гримом – я, конечно же, с самого малолетства ни с чьим другим спутать не мог, потому что оно принадлежало и бандиту Жигану, и конторщику Дымбе, и царедворцу Меншикову, и палачу Малюте Скуратову, и партизану Русову, и прохиндею Еропкину, и прочим давним моим знакомцам. В тот вечер мы с Жаровым так или иначе их вспоминали, а за окном далеко внизу светился город. Вид отсюда был такой, что я невольно ахнул. И Михаил Иванович с моим восхищением согласился:

– Да, красотища!.. Жаль, Самотёку, где родился и рос, отсюда не разглядеть...

***

ОТЕЦ трудился в типографии Бахмана печатником, вот и маленький сын уже с восьми лет на школьных каникулах там наборщиком, за пятьдесят копеек в день, подрабатывал. Потом, шестнадцатилетний, оказался в бессловесной массовке оперного театра Зимина. Однажды Шаляпин пел Мефистофеля, а зачарованный великим артистом юный статист, стоя в кулисе, невольно повторял мимику его лица. Помреж возмутился: «Ты чего Федору Ивановичу рожи корчишь?!» Когда всё разъяснилось, Шаляпин подарил поклоннику свое фото с надписью: «Мише Жарову, который – я верю – рожи мне не строил». Тогда же они оба «в одной фильме» появились на киноэкране: Шаляпин там был Иваном Грозным, а Жаров – с приклеенной бородой, на коне – изображал опричника...

Потом власть в стране захватили большевики, началась Гражданская война, и Жаров в составе Первого передвижного театра Красной Армии отправился с выступлениями на Восточный фронт. Домой вернулся не один, а с некой Диной. Вскоре у них родился сын Женя (с которым я спустя четыре десятилетия познакомлюсь на невском берегу: Евгений Михайлович Жаров, всем своим обликом невероятно похожий на отца, под опекой Николая Павловича Акимова играл в нашем Театре Комедии).

Сам же Михаил Иванович в 20-е годы блистал и в Баку, и в Казани, но особо уморительно азартным оказался на сцене Театра Мейерхольда, а после в Камерном, Таиров открыл в артисте совсем новые краски. И всё же окончательно свою сценическую судьбу Жаров связал с Малым театром, где прослужил с 1938-го до конца жизни...

***

НО ТОГДА, в 1970-м, я нагрянул к Михаилу Ивановичу прежде всего как к знаменитейшему киноартисту. Конечно, он обрел некую известность еще на «немом» экране (например, в лентах «Мисс Менд» или «Два-Бульди-Два»), однако подлинную славу артисту принесла «Путёвка в жизнь», где мой собеседник классно сыграл бандита. Услышав мои комплименты в адрес этого самого Жигана, Жаров хохотнул:

– Видите ли, какая штука... Хотя успех «Путевки...» был невероятный (например, в московском «Колоссе» она шла при переполненном зале несколько месяцев с утра до вечера), лично я тогда же начал испытывать довольно неприятное ощущение. Стоило мне оказаться в людном месте – например, в трамвае или гастрономе, как сразу вокруг образовывалась пустота. Жигана-то играл без грима, вот люди, узнавая мою физиономию, и думали: «Чёрт его знает! Может – артист, а может – и жулик. Лучше от греха подальше...» Как-то в магазине у меня из кармана вытащили трёшку. Выхожу на улицу – кто-то окликает: «Товарищ Жаров!» Смотрю – длинный парень держит за руку вихрастого подростка. «В чем дело?» – спрашиваю. Парень: «Вот вам ваши три рубля. Извините этого молокососа». И замахнулся на мальчишку: «Эх, ты, своих не узнаёшь!»...

Тут я заметил, что особую краску Жигану добавляла его песня – тем более что это вообще был самый первый в стране звуковой фильм. Впрочем, и потом почти каждый герой Жарова непременно что-нибудь напевал. Наверное, не случайно?

Михаил Иванович усмехнулся:

– У меня нет ни голоса, ни слуха, и всё-таки всегда просил и прошу режиссера дать моему герою хоть какую-нибудь песню. Ведь в песне еще полнее можно раскрыть человеческую душу, характер, личность. Поэтому мне было очень важно, чтобы Жиган под блатную музычку вопрошал: «Для чего я на свете родился, для чего родила меня мать?..» Или пел такое: «Нас на свете два громилы. Гоп-тири-тири-бумбия!..»: А в «Возвращении Максима» и «Выборгской стороне» мой Платон Дымба – «свободный анархист, король бильярда» – выдавал под гитару с надрывом: «Цыплёнок жареный, цыплёнок пареный, цыплёнок тоже хочет жить...» Потом мальчишки мне прохода не давали, дразнились: «Цыплёнок жареный идёт!» А по поводу Жигана приставали: «Эй, ты, зачем Мустафу убил?!» Такая вот популярность...

Да, популярность у Михаила Ивановича была оглушительная. Как-то, отдыхая на юге, прогуливался в правительственной резиденции и повстречал Сталина. Хотел было юркнуть в сторону, но вождь игриво ему сказал: «А я вас знаю!». «Конечно, – растерянно буркнул Жаров, – меня все знают».
В ту пору у режиссеров был он нарасхват: у Владимира Петрова в «Грозе» предстал озорником Кудряшом, а в «Петре Первом» – неунывающим Меншиковым; у Исидора Анненского в «Медведе» – громогласным помещиком Смирновым, а в «Человеке в футляре» – жизнерадостным учителем Коваленко. Про колоритнейшего конторщика Дымбу в трилогии Григория Козинцева и Леонида Трауберга речь выше уже шла... Бывшие студенты ЛИСИ, ставшие в сорок первом народными ополченцами, рассказывали мне, как часто между боями вспоминали они дьяка Гаврилу из фильма «Богдан Хмельницкий», которого сыграл их любимый артист Жаров. Лучший снайпер Лёва Вертоусов, как и Жаров на экране, выпучивал глаза и потрясал кулаками: «Хлопцы! Рубайте ляхов аж до самого пупа! А не будете их рубать – попадёте в геенну огненную, и черта лысого, а не рай вы побачите!..» В бою на Луге, сраженный пулей, он успел прошептать именно эти слова... Услышав от меня сию историю, Михаил Иванович вздохнул:

– Да, когда актер и зритель связаны вот такими духовными нитями, возникают удивительные истории. Недавно после спектакля ко мне за кулисы пришли четверо офицеров и показали старый снимок: «Узнаёте?» Я увидел себя и четырех молодых танкистов, с которыми запечатлелся летом сорок первого, в перерыве между съемками фильма «Оборона Царицына». И офицеры написали на снимке: «В память о встрече под Сталинградом в первые дни Великой Отечественной войны от гвардейцев танкистов-катуковцев. Это фото прошло боевой путь до Берлина»... Еще вспоминаю, как однажды выступал в госпитале перед солдатом, у которого на лице из-под бинтов видны были только глаза. Много дней солдат находился в шоке. Я наклонился к этим глазам и стал читать им рассказ про «тетю Клёпу из Пензы». (Помните, фильм «Актриса»?). И глаза вдруг наполнились слезами, а потом – улыбнулись. Врач сказал, что я сделал то, чего не могла сделать медицина...

***

ПОСЛЕ той самой Дины у Жарова случился роман с актрисой Людмилой Полянской. Уйдя из семьи, жил с новой женой в коммуналке. Два сына умерли младенцами. С ростом популярности появились деньги. Получил в центре Москвы квартиру, которую заполнил предметом главной своей страсти – книгами... Третьей его женой стала бесподобная Ольга Андровская (их дуэт в фильмах «Медведь» и «Человек в футляре» великолепен!)… В 1943-м на съемках «Воздушного извозчика», где Жаров играл немолодого, отважного летчика Баранова, влюбился (не только по сценарию) в Людмилу Целиковскую, которая была на двадцать лет моложе. Так возникла четвертая семья. После «Воздушного извозчика» они на экране были вместе в «Иване Грозном», «Близнецах» и «Беспокойном хозяйстве» – эту комедию специально для Людмилы Михаил Иванович даже сам поставил... Однако скоро она увлеклась архитектором Алабяном – этот разрыв закончился для Жарова бессонницей, сердечными спазмами и инфарктом...

И вот, отдыхая в Истринском санатории, познакомился с семьей известных врачей Гельштейнов и их дочерьми – Майей и Викой. Жарову было уже почти пятьдесят, Майе – почти двадцать, но вспыхнувшее между ними чувство оказалось сильнее всех предрассудков. Их счастье не знало границ. Однако почти следом в стране началась постыдная антиеврейская кампания, превратившаяся потом в «дело врачей». Родителей Майечки арестовали. В это черное время, когда от семьи Гельштейнов отвернулись, по сути, все, Жаров повел себя очень достойно. Руководство Малого театра сняло его с должности партсекретаря, кинорежиссеры перестали приглашать на киносъемки, но Михаил Иванович родителей жены не предал ни на миг. Более того, сам ставший изгоем, на одном из партсобраний, когда коллеги его «прорабатывали», в ответ резко заявил, что от Гельштейнов никогда не отречется. У них с Майей уже росла Анюта, только что родилась Лизонька. Кроме того, Михаил Иванович приютил и Вику...

Придя сюда, я не мог не ощутить нежность, которая связывала этого благородного человека с женой и дочерьми...

***

КАКИМ он оказался в домашней обстановке? Радушным, естественным, без «выпендрёжа»... Сам о себе поведал:

– Обожаю книги. Сейчас читаю «Убийство Кеннеди» Уильяма Манчестера. Когда работаю, обычно что-то под нос мурлычу или насвистываю. Впрочем, недавно заметил, что это, как правило, бывают вальсы. Под вальс, знаете ли, как-то уютно думается... Благодаря врачам, мое «любимое» блюдо сейчас – чай без сахара. А вообще из пищи обожаю всё домашнее, в кафе или ресторан захожу только в случае крайней необходимости. После ролей Дымбы и дьяка Гаврилы зритель, естественно, решил, что я люблю выпивать, – поэтому тем более избегаю ресторанов. Там обязательно подойдет какой-нибудь незнакомый товарищ: «Михаил Иванович, разрешите с вами выпить». Если откажешь, обидится – вот ведь какая ситуация... Дома иногда сам делаю водку – на чесноке, с перчиком, так, чтобы до носа продирало. Еще – настойку на перепонках грецких орехов... Что же касается театра и планов на будущее, то очень хочу сыграть Фальстафа в шекспировском «Короле Генрихе IV», но, увы, уже и не надеюсь… А самая большая мечта – работать, пока хватит сил...

Его сил хватило до 15 декабря 1981 года…

Лев СИДОРОВСКИЙ

Михаил Иванович захотел, чтобы я его запечатлел
непременно на фоне этой афиши.

Фото Льва Сидоровского