Как и многие конфликты в современном мире, валлоно-фламандский уходит корнями вглубь веков — во времена Римской империи. Германские федераты в силу географических причин заселили один район и обошли другой. В результате на территории, которую занимает нынешняя Бельгия, образовалось три общины: на севере живут фламандцы, говорящие на нидерландском, на юге — франкоязычные валлоны, а на востоке — маленькая немецкоговорящая община, не играющая в жизни страны особой роли. За 17 веков различия только углубились. В истории взаимоотношений двух основных регионов бывало всякое, включая восстания, войны и массовые расправы, но постепенно Бельгия попала под культурное влияние Франции. К примеру, жители столицы страны, Брюсселя, будучи фламандцами, с XIX века предпочитают в быту французский язык.

После освобождения из-под власти Наполеона в 1815 году Бельгия была присоединена к Нидерландскому Королевству. В его составе она пробыла недолго — несмотря на все различия, бельгийцы говорили на французском, а не на нидерландском, были католиками, а не протестантами, и фламандцы с валлонами в итоге устроили революцию. Когда в результате образовалось независимое Королевство Бельгия, на его гербе появился девиз L’union fait la force — «В союзе — сила». Разумеется, французский.

Но не прошло и двадцати лет после провозглашения Бельгийского Королевства, как во Фландрии сформировалось националистическое движение. Сперва его участники требовали уравнять в правах французский и фламандский языки. В 1898 году был принят закон о двуязычии, но французский по-прежнему оставался языком элиты и госаппарата, а фламандский — крестьянской северной глубинки, хотя на нем говорило большинство населения. По-французски писали фламандцы Шарль де Костер и Морис Метерлинк. Лишь в 1932 году решили, что Фландрия и Валлония будут вести дела каждая на своем языке, двуязычной оставалась только столица.

Взаимному отчуждению способствовал экономический разрыв. Валлония с ее угольными шахтами и сталелитейными заводами с самого начала была главной движущей силой промышленного развития страны. Благодаря Валлонии Бельгия вырвалась в индустриальные лидеры Европы — почти наряду с Британией. Сельскохозяйственная Фландрия играла вспомогательную роль «бельгийского огорода», через порты которого к тому же шел весь экспорт и импорт.

Вторая промышленная революция изменила расстановку сил с точностью до наоборот. Пока Валлония продолжала добывать уголь и плавить сталь, во Фландрии строились заводы по сборке автомобилей и обработке нефти, развивалась сеть автодорог. Расцвету новой индустрии способствовали и порты — Антверпен, Зеебрюгге и Остенде. Среди валлонцев до сих пор популярна теория о том, что фламандцы заняли ключевые позиции в стране и нарочно переориентировали денежные потоки на родной регион. Как бы то ни было, экономическое значение Валлонии снижалось. Инвесторы вкладывали капиталы в более перспективную Фландрию.

Сейчас в Валлонии и Брюсселе уровень безработицы превышает 15 процентов — это в три раза больше, чем во Фландрии. Уровень жизни отстает даже от среднего показателя по ЕС, не говоря уже о соседнем регионе. Не последнюю роль в этом играет большое количество мигрантов из франкоязычной Африки, чувствующих себя в Валлонии как дома.

Кризис в Бельгии начался еще в далеких 1960-х, когда вместо привычной трехпартийной системы — консерваторы-католики, либералы и социалисты, — образовалась многопартийная, основанная на лингвистическом и региональном принципах. Постепенно законодательно закрепилось существование трех общин (фламандской, франкофонной, германоязычной) и трех регионов (Валлония, Фландрия, Брюссель), а потом Фландрия и Валлония превратились в автономии. В 1989 году права региона получил и Брюссель.

В 1993-м фламандцы и валлонцы, наконец, подписали договор о разграничении полномочий, вошедший в историю под названием Сен-Мишельских соглашений. Конституция Бельгии была изменена, страна стала федеративным государством. Согласно первой статье конституции, предусматривалось два типа субъектов федерации: культурные сообщества (фламандское, немецкое и французское) и регионы — Фландрия, Валлония, Брюссель.

Каждый субъект получил свои законодательные ассамблеи и органы исполнительной власти, а также огромный объем прав вплоть до права заключать международные договоры. Таким образом, в Бельгии появилось сразу шесть законодательных и исполнительных органов власти в дополнение к центральным. Политики все больше ассоциировали себя с родной общиной, а не со страной в целом. Бельгийцы запустили маховик реформ, набиравший скорость с каждым годом, все чаще звучали разговоры о том, что пора расходиться.

Нынешний виток кризиса восходит к 2007 году, когда на выборах решительную победу одержали фламандские христианские демократы во главе с Ивом Летермом. Вместе с другой фламандской партией — либеральными демократами — они создали правительство большинства. Изначально планировалось, что в его состав войдут представители от партий Валлонии, но жесткая риторика фламандцев, требующих автономии для Фландрии и снижения отчислений в федеральный бюджет, оттолкнула франкофонов. Когда же, наконец, правительство удалось сформировать, грянул мировой финансовый кризис, а вместе с ним — скандал с бельгийско-нидерландско-люксембургским холдингом Fortis, проданный Брюсселем французской компании вопреки мнению миноритарных акционеров. Министра юстиции правительства Летерма обвинили в давлении на судей по этому делу, и кабинет ушел в отставку.

Финансовый кризис нанес серьезный удар по бельгийской экономике — ее рост замедлился, внешний долг увеличился. Валлония и Брюссель с их высоким уровнем безработицы и низкой производительностью труда буквально высасывали деньги из Фландрии, увлекая ее за собой в пучину кризиса. Неудивительно, что локомотивом сепаратизма выступили именно фламандские партии.

На следующих выборах — в 2010 году — фламандские и валлонские социалисты улучшили свои результаты и смогли вместе сформировать правительство, правда, после года переговоров. Премьером стал франкофон Элио ди Рупо. Но на выборах 2014 года победу снова одержали фламандские националисты из партии «Новый фламандский альянс» во главе с Бартом де Вевером, скандальным политиком, который в 2008 году сравнил франкоязычных жителей Фландрии с гастарбайтерами из арабских стран и Турции, заявив, что «во Фландрии нет меньшинств, но есть только иммигранты». Сформировать правительство ему не удалось до сих пор, и ди Рупо по-прежнему числится и.о. премьера.

Если полвека назад казалось, что двуязычие решит все проблемы, то позже выяснилось, что оно их только усугубляет. В 1970-х годах королю пришлось обзавестись вторым именем: Бодуэн для франкофонов для фламандцев стал Бодувийном. С тех пор от короля и политиков государственного масштаба требуется свободное владение обоими языками. Но общебельгийские институты с каждым годом теряют авторитет, общебельгийская идентичность сходит на нет. Сами бельгийцы шутят, что их объединяют только король, футбольная команда и пиво.

Все остальное в Бельгии разделено. Система образования, печать, радио, телевидение, политические партии, общественные организации, профсоюзы, Красный Крест — все в Бельгии либо фламандское, либо валлонское. Даже армия, и та разделилась — есть франко- и фламандскоязычные подразделения. Сержанты и офицеры должны иметь хотя бы базовое знание обоих языков, а офицеры в чине от майора и выше обязаны свободно говорить на французском и нидерландском.

О том, какую пропасть выкопали общины между собой, свидетельствует тот факт, что бельгийцы охотно вступают в брак с иностранцами, но лишь один процент браков — межобщинный, между валлонами и фламандцами. Даже история у валлонов и фламандцев теперь разная. Когда бельгийское ТВ провело конкурс «Великие личности в истории Бельгии», обнаружилось, что точек соприкосновения между разными общинами почти нет.

Все словно забыли о существовании третьего региона страны — Брюсселя, который, между тем, дает около сорока процентов налоговых поступлений в стране. Что случится с франкоязычным Брюсселем, расположенным на фламандской территории, если Бельгия расколется, сказать трудно. Фламандцы считают Брюссель своей столицей, но брюссельцы придерживаются на этот счет иного мнения.

Один из самых животрепещущих вопросов в случае распада — будущее новых государственных образований. В наиболее выгодном отношении окажется Фландрия, которой, тем не менее, все равно придется решать сложные проблемы членства в ЕС и НАТО. А вот с остальными частями Бельгии все не так очевидно.

Среди франкофонов сильно тяготение к Франции. Многие политики выступают за вхождение Валлонии в состав Франции на правах автономии. Брюссель иррендентисты намерены взять с собой. В самой Франции лидер «Национального фронта» Марин Ле Пен прямо заявила, что ее партия приветствует возможное присоединение валлонских братьев. Как показывают опросы, 49 процентов валлонов и 60 процентов французов из приграничных районов положительно относятся к аннексии Валлонии. Но насколько остальные обитатели юга Бельгии обрадуются вхождению в состав Франции? Несмотря на общий язык, культурные и политические различия между валлонами и французами весьма ощутимы. Известный брюссельский политолог Паскаль Дельвит назвал Бельгию «отражением Франции с точностью до наоборот».

Но валлонами и фламандцами, образующими вместе подавляющее большинство, бельгийское население не исчерпывается. Есть, к примеру, немецкоязычное сообщество с собственным парламентом. Территориально немецкоязычные регионы находятся в составе Валлонии, но не пожелают ли они создать собственное государство? Ведь до 1795 года немецкая часть Бельгии была независимой и называлась Восточными Кантонами, а до 1920 года входила в состав Германии. Не возникнет ли на карте Европы еще одно государство?

Независимая Фландрия вызывает сложные чувства и в Нидерландах. Хотя фламандцам в Амстердаме благоволят, жить в едином государстве не хотят ни голландцы-протестанты, ни фламандцы-католики. Амстердам беспокоит также вопрос фламандского сепаратизма в самих Нидерландах, чьи южные регионы куда теснее связаны с Фландрией, чем с северными провинциями своей страны.

Бельгийские власти в начале 1990-х превратили страну в экспериментальную площадку всей Европы. И результат этого эксперимента решает судьбу многих европейских стран. Удастся ли Бельгии устоять как национальному государству или ее разорвут на куски центробежные тенденции?

Если Бельгия сохранится как единое целое, то ЕС так и останется надстройкой над странами, местом общения национальных лидеров, министров и парламентариев. Если же нет, то будет сделан шаг к превращению ЕС в действительно единую Европу, своего рода Европейскую империю. Не собрание государств, а набор регионов с широчайшей автономией, управляемых из единого центра.

Сама идея «еврорегионов» — по сути, приглашение к сепаратизму, организация альтернативной государству модели, которая в случае реализации выводит регион в ранг актора международных отношений, пусть пока и в рамках Европы. В первую очередь эта идея выгодна евробюрократии, так как создает особый тип территориальной организации, чье благополучие зависит от существования Европейского союза.

По большому счету, мы наблюдаем сейчас в Европе «Новое Средневековье» — возвращаются из небытия древние имена стран, погибших в период формирования национальных государств. Снова на международных переговорах звучат позабытые названия: Шотландия, Уэльс, Аквитания и Бретань, Фландрия и Фризия, Корсика и Каталония. И хотя шотландский сепаратизм потерпел поражение на референдуме, не факт, что фламандский не возьмет реванш.

Источник: http://lenta.ru/articles/2014/09/30/belgium/