Как бы вы ни были возмущены и расстроены, нельзя кричать на персонал. Дело даже не в том, что это неэтично (хотя это, конечно, неэтично). А в том, что бурные эмоции мы должны открыто выражать только по отношению к равным. Если вы чрезмерно эмоционально реагируете на пылинку на ножке бокала Baccarat, то после неизбежно начнёте чувствовать угрызения совести. Отсюда один шаг до заискивания. И вот вы уже рыдаете в объятиях друг друга, и горничная становится почти подругой, а грязь на бокалах по-прежнему никто не думает вытирать. Сможете взять себя в руки и спокойным тоном сказать: «Наталья, больше этого быть не должно», — в следующий раз пыли не случится. А если случится, то Наталья вам просто не подходит».

Словом, Александр Сергеевич со своим «выпьем, няня, где же кружка» и пятисотлетним дворянским древом в данной системе ценностей — лох и фраер.

Впрочем, он предвидел:

Понятна мне времён превратность,

Не прекословлю, право, ей:

У нас нова рожденьем знатность,

И чем новее, тем знатней.

Родов дряхлеющих обломок

(И по несчастью, не один),

Бояр старинных я потомок;

Я, братцы, мелкий мещанин.

Не торговал мой дед блинами,

Не ваксил царских сапогов,

Не пел с придворными дьячками,

В князья не прыгал из хохлов,

И не был беглым он солдатом

Австрийских пудреных дружин;

Так мне ли быть аристократом?

Я, слава Богу, мещанин.

Мой предок Рача мышцей бранной

Святому Невскому служил;

Его потомство гнев венчанный,

Иван IV пощадил.

Водились Пушкины с царями;

Из них был славен не один,

Когда тягался с поляками

Нижегородский мещанин.

Смирив крамолу и коварство

И ярость бранных непогод,

Когда Романовых на царство

Звал в грамоте своей народ,

Мы к оной руку приложили,

Нас жаловал страдальца сын.

Бывало, нами дорожили;

Бывало… но — я мещанин.

Спустя буквально сутки после публикации статьи Маша начала публично извиняться. Но почему-то исключительно на английском языке — видимо, чтобы не снисходить слишком уж откровенно до людей.

А потом случилось самое страшное и саморазоблачительное для великой российской новой аристократии. На выручку к «однокласснице» прибежала не кто-нибудь, а сама Божена «п*датая шуба» Рынска, в народе именуемая Курицыной, недавно осуждённая к общественным работам (метла и швабра) за нападение на журналистов.

Божена приступила к обелению репутации подзащитной. Речь заканчивалась так: «Я бы, нарочно, не то, что не извинилась бы, а зае*ашила бы лук с голой жопой и написала: киш ми ин тухес. В смысле, поцелуйте меня в жопу».

Невозможно не заметить некоторые аристократические странности.

Во-первых, у старой русской аристократии, у высшей её части, было принято стесняться и стыдиться крепостного права. Крепостное право, жестокое обращение дворян с крестьянами было предметом стыда целого сословия. Напоминание о пресловутой Салтычихе, ставшей знаменитой мучительством крестьян, было ударом ниже пояса.

Здесь же мы имеем на руках моральную перверсию культа Салтычихи. Из предмета стыда, из жупела — попытка сделать её трендом, гламуром и стилем.

Во-вторых, по каким-то причинам аристократия перешла на искажённый идиш.

То есть та, старая аристократия идеализировала Европу (конкретно Францию — страну прогресса и цивилизации), стремилась к Европе, мнила себя Европой и оттого изъяснялась на европейском языке. Новая же «аристократия» идеализирует Привоз, стремится в Привоз и мнит себя Одесским Привозом. Причём не настоящим, а из антисемитских анекдотов.

Если старая русская аристократия подражала французским шевалье, как она их понимала и воображала — Мари и Вольдемарами, то вот эти — хотят быть Сарой и Рабиновичем.

В-третьих, рекомендуя увольнять прислугу при свидетелях, а после этого немедленно менять замки, ни в коем случае не заводить личных отношений с обслуживающим персоналом, не дарить им одежду, а то они начнут претендовать на господское место и хуже — забывать о том, кто тут зачем находится («горничная перемещается по вашему дому одна — и в вашей одежде. Кто тут хозяйка, надо ещё постараться вспомнить»), эти люди выдают страшную военную тайну — они действительно боятся быть перепутанными с прислугой.

…При этом очень странно, но «классовая солидарность» срабатывает у Высшего Привоза в отношении Маши Байбаковой, но совершенно не работает в отношении каких-нибудь супервысокооплачиваемых чиновников вроде Якунина или Сечина. Почему?

Потому что эти элиты — разной генерации.

Якунин и прочие Шойгу с Бастрыкиными — выплыли наверх на волне государственного строительства. Больших проектов, строек и развития. Они могут быть приятными, неприятными, снобами, жадинами и сволочами. Или наоборот. Это не важно. Важно, что они встроены в систему развития и находятся на самой вершине этой системы. Это — элита развития.

А им противостоит старая (даже если очень молодая, как Маша Байбакова) аристократия ельцинского извода, образовавшаяся не из процесса производства, строительства или войны, а из процесса приватизации — это когда «что охраняю, то и имею» возводилось в гербовой девиз на щите. Проще говоря, старая ельцинская аристократия — это горничные и дворецкие советской власти, успешно уволокшие и присвоившие себе замки, шмотки и слуг помладше. Ужас, который они испытывают перед собственными руками нанятыми дворецкими и горничными, — это страх своего отражения в зеркале. Они и есть те самые вороватые приказчики и шлюховатые горничные. Элитный комсомолец Ходорковский — это просто супергерой и король тусовки.

Проще говоря, перед нами элита, набранная из жлобов.

Не имеющих почтения к людям, не интересующихся разницей между добром и злом, готовых унизиться за копейку.