Когда я видела, как к нам шествуют мамины подружки, то всё бросала и скорее бежала домой. А папа, наоборот, бежал из дома, бормоча на ходу: "Ну их к лешему."
Дома я сразу же занимала наблюдательный пост и не дышала, боясь помешать этой «вальпургиевой ночи». Сначала мама с тётей Люсей и тетей Людой (со всеми тётями, которые были подругами в то или иное время) чмокали воздух рядом с щеками друг друга, потом выдавали какие-то комплименты прическам, туфлям или юбкам. После церемонии восхваления внешнего вида процессия продвигалась на кухню, где чинно пила чай. Но это они только разогреваются, я-то знаю, ничего, подождём.
Во время вполне приличного чаепития подруги говорят про работу, мужей, детей, какую-то Нинку, какие-то сто рублей и т.д. Кто-то говорит, а остальные всё время кивают или охают, или восклицают «Ой, и не говори!» Но оратор не ведётся на этот императив, а продолжает говорить дальше с ещё большим воодушевлением. А оппоненты как будто и рады, что их предложению не говорить никто не внял. Мне очень нравится наблюдать за развитием этой феерии, я понимаю, что это какой-то ритуал и все должно идти по определенным правилам, написанным на невидимых скрижалях для женщин.
После седьмого стакана чая, кто-то (очередность строго соблюдается) вдруг высказывает решающее: «А что, девчонки, может дёрнем? А?» Я уже знаю, что никого они дёргать не будут, просто мама достанет какой-то графин с красненькой водичкой, нальёт всем по чайной ложке, при этом все будут махать руками и кричать: «Мне хватит, ты что, я не могу столько!»
Мама понимающе кивает и наливает побольше.
Я очень люблю этот момент, потому что дальше начинается самая развлекательная часть программы. Выпив миллиграмм этой чудо-водички ( я не знаю в чём секрет), дамы - без предупреждения - начинают петь про удалого Хасбулата, потом про Муромскую дорожку или распевать чисто-риторический вопрос "Виновата ли я". По их недовольным интонациям совершенно ясно, что виноваты не они, а все остальные.
И я прекрасно понимаю, к чему они ведут: в этих песнях мужчины поступают с ними плохо, и они сейчас себя раззадоривают, как быки на корриде. Спев ритуальные песни, они сначала плачут, оплакивая свою женскую долю и девичью красу. Я не знаю, что это за доля такая и что с ней случилось, но видно, что им очень её жаль, и видимо, виноваты в этом определенно мужчины, причем все. Поплакав и завершив сей обряд сакральным «Ладно, девоньки, давайте за нас красивых», они, допив своё ведовье зелье, начинают ржать как лошади. Над чем они смеются, понять невозможно, да и ни к чему, - всё равно не понять. Они и сами не знают, – кричат во всё горло, прерываясь на гомерический смех: «А помнишь,… ой,… а Нинка-то…, ах-ах, …а он-то,… а я его,… ой-ой,.. ужааас,… ой, не могуу,… ну даёт, ну молодец,.. ай, ну мы-то ясно дело!» Как они при этом понимают, кто о чём говорит, – для меня загадка, я, например, не понимаю.
После этого идет обрядовый танец. Кто-нибудь из них, залихватски махнув рукой, звонко кричит: «А ну, Наташк, тащи свою шарманку!» Шарманкой они называют мой магнитофон. Я уже давно приготовила его, знаю же, чем всё заканчивается. Они его хватают, тыкают кнопки, что-то там не получается, они опять хохочут и толкаются, потом, наконец, включив что-нибудь типа «На теплоходе музыка играет, а я одна стою на берегу», начинают дикую пляску. Я знаю, что говорю, видела, как они мило пританцовывают на праздниках, где присутствуют люди. Но сейчас они не танцуют, сейчас они всё так же продолжают плакать, хохотать и гневаться, только выражают это в движении, не гнушаясь при этом и взвизгнуть пару раз. Мелькают ноги, летают подолы, сверкают глаза. А какой стоит топот, - никогда не подумаешь, что его производят три хрупкие женщины, а не стадо буйволов. Видимо, дядя Ваня тоже подумал про буйволов, и стучит в потолок шваброй. Да что ты, дядя Ваня, лучше сиди тихо, не нарывайся. Ну точно, ещё сильнее затопотали и заверещали, даже дядя Ваня замолк – испугался, небось. К наш кот Пушок куда-то давно спрятался – знает, что сейчас лучше переждать это безвременье матриархата.
Но валькирии, наплясавшись, снова пошли гонять чаи – это хороший знак, сейчас перейдут на современно-человеческий. Мирно попив чай, с непринужденным видом чирикая о том, о сём, как будто никто тут не устраивал никаких шабашей, и напоследок признавшись в любви своим товаркам, они снова переходят в прихожую, чтобы продолжить там церемонию прощания. Видимо, они переносят туда действие, чтобы просто поболтать ни о чём на условно-нейтральной территории, опять же зеркало рядом – можно стоять перед ним, пытаясь уместиться всем одновременно, и краситься одной помадой и одними тенями, не переставая гоготать.
Открыв дверь и высыпав за пределы квартиры, они продолжают хихикать и болтать, миллион раз повторяя «Ну всё, пока!» Стоять вертикально у них совсем не получается - то обнимаются, то толкаются, то качаются, как берёзы на ветру.
Когда же дверь закрывается, я выжидательно смотрю на маму, которая, вздохнув, всегда говорит: «Ну вот, теперь можно и чаю попить».
А часа через два папа тихонько приоткрывает входную дверь, секунду прислушивается и на цыпочках проходит в дом, попутно доставая Пушка из антресолей и сочувственно приговаривая «Ах ты, бедненький. Ну, мужик, прости, не мог я тебя спасти».Наталья Пряникова
