Сейчас не проходит и дня без какого-нибудь репортажа, «героем» которого является украинский национализм. Благодаря этому многие впервые задумались (а то и узнали) о его существовании. Но познания эти, скорее, поверхностно-сиюминутного характера и, что самое важное, они не увязаны с пониманием того, что вообще собой представляет Украина. То есть, как бы Украина отдельно, а украинский национализм — отдельно. Хотя на самом деле это просто две грани одного и того же явления. Поэтому будет нелишним ещё раз напомнить о том, что же такое Украина.
Украинский проект (украинская идея) возник в середине XIX века. Его целью было создание национально-государственного организма «Украина» и особой украинской нации как нации «не-русской» по определению. На основе выработанного образа этой нации адепты проекта (а после революции 1917 г. — и советская власть) вели преобразование проживавшего на данной территории населения (малорусского, русского, русинского) в «украинцев», создавая для них «их родной» язык, историю, национальную культуру и т.п. Ключевой принцип украинского проекта — это отрицание за членами формируемой общности общерусских духовных и этнических корней, и противопоставление всему русскому: истории, Церкви, литературному языку, культуре. «Русскому» не в современном понимании этого слова, а тем глубинным пластам в истории, сознании и культуре народа, что восходят ко временам политического и этнического единства Руси. И в том числе общерусскому сознанию (и малорусскому как его региональному подвиду).
О том, что «не-русскость» стала сутью проекта, свидетельствует сконструированное его разработчиками в конце XIX века для этой нации название — украинцы. Раньше этот термин иногда употреблялся, но не в этническом, а в территориальном смысле — как обозначение жителей довольно небольшой географической местности. О направленности проекта говорит и отказ его адептов использовать предковские имена — малоруссы, малороссияне, русские.
Как и любой другой, украинский проект (украинский национализм, украинство) имеет свою историческую и языковую концепцию, культовые фигуры и национальные мифы, из которых складывается украинская идентичность. Строится она вокруг тезиса об извечном различии украинцев и русских и изображении украинства как единственно верного выразителя национального облика народа. Соответствующими являются и его геополитические приоритеты. Будучи изначально антирусским и антиправославным проектом, украинский национализм ориентировался на Запад: и как на абстрактную идею (культуру, политику, ментальность), и как на конкретных противников России (поляков, Австро-Венгрию, Германию, Третий Рейх, США, Евросоюз). А сам во многом стал плодом их небескорыстного идейного и материального воздействия.
В результате десятилетий упорной работы своих адептов и благоприятного стечения внешне- и внутриполитических обстоятельств (прежде всего поддержки со стороны российской лево-либеральной общественности и советского государства), украинский проект был реализован. После 1917 года появилась Украина и украинская нация, хотя и далеко не в таком виде и не таких границах, как её замышляли украинские националисты.
Но, несмотря на то, что украинский национализм обладает мощным мобилизующим потенциалом, мифологией и системой аргументации, долговременной поддержкой заинтересованных внешних сил, он натолкнулся на реальность. На ментальность населения того «лоскутного одеяла», что называется «государством Украина». На различную — до противоположности — историю регионов, волею судеб оказавшихся включёнными в её состав. На прошлые и латентно существующие исторические и национальные идентичности населения. Для миллионов людей важны совсем иные ценности, у них другое мировоззрение, другие герои, образы прошлого и видение будущего.
Первое время Украине удавалось удерживать равновесие. Но стоило измениться внешнеполитическому контексту, как хрупкий внутриполитический и общественный баланс на Украине оказался нарушен. А заложенная в основу государственности идеология украинства не предполагала поиска компромиссов и уважения к согражданам, придерживающихся иного мировоззрения и национальных идентичностей. Не желая жить в стране, где к власти пришли украинские ультра-националисты и русофобы, от Украины отделился и воссоединился с Россией Крым. Народ Донецкой и Луганской областей на состоявшемся 11 мая 2014 года референдуме высказался за свою независимость, а образованные Донецкая и Луганская народные республики попросились в состав России, чем продемонстрировали свою национальную и геополитическую ориентацию.
И то, что российское руководство не распространило на них «крымский сценарий» (хотя он был возможен и позволил бы и предотвратить «донбасскую бойню», и послужить примером для народной активности в других регионах «юго-востока»), говорит не о недостаточной пророссийской настроенности жителей Донбасса, а о нежелании Кремля принять их в состав России. Будем верить, что пока. Приостановить процесс развала Украины и переноса крымско-донецкого сценария на другие регионы «юго-востока» страны самопровозглашённым киевским властям, украинским националистам и их зарубежным кураторам удалось лишь путём развязывания гражданской войны и террора (политического и информационного) против «своего» населения. Однако остановить процесс её распада они уже не в состоянии. ДНР и ЛНР стали реальностью, а в ноябре провели свои свободные выборы. Заявил о себе и такой субъект, как «Новороссия», претендующий сразу на восемь областей Украины.
Проект «Новороссия»
Как политический субъект Новороссия пока пребывает на стадии проекта, имея своим базисом донецкие республики и российский Крым. Внутреннее содержание и пути воплощения этого проекта, территориальные пределы Новороссии и её административный статус пока не определены и подразумевают широкую вариативность.
Во многом её появление, которое могло произойти уже весной — летом 2014 года, было заторможено именно позицией правящих кругов России, которые по ряду причин (скорее, субъективного, нежели объективного характера) предпочитают рассматривать Украину в её прежних границах (но «почему-то» без Крыма), выдвигая утопическую идею федерализации. Тем не менее, вопрос о «Новороссии» с повестки дня не снимает сама жизнь.
Будет ли Новороссия каким-то количеством отдельных субъектов, объединённых идеей принадлежности к одному историческому региону? Или несколькими связанными между собой республиками со своими политическими центрами: Донецком, Луганском, Харьковом, Одессой и Днепропетровском? Или Новороссия предстанет в качестве одного политического и даже государственного образования? Вопрос пока открыт.
Заметим, что последний вариант малореален. Существование региона подразумевает наличие собственного экономического, политического и культурного центра, обладающего собственной правящей группой (элитой). В исторической Новороссии таких центров с собственными и конкурирующими друг с другом элитами сложилось несколько. Поэтому им трудно взаимно притягиваться. Это стало давать о себе знать уже в начале XX века. Скажем, в бытность Донецко-Криворожской республики (1917-1918 гг.) Екатеринослав (нынешний Днепропетровск) хотя и входил в её состав и подчинялся Харькову, но представители его советов имели собственную точку зрения на некоторые вопросы. А Одесса сразу стала столицей собственной республики.
Спустя почти сто лет это положение лишь укрепилось. Правда, Одесса начала терять собственные политические позиции, оказавшись под контролем «днепропетровского» клана (а после кровавых событий мая 2014 года была фактически «присоединена» к «вотчине» олигарха И. Коломойского). Зато появился Донецк (а теперь и Луганск) как самостоятельные мощные региональные политические центры. А региональные центры могут подчиняться не друг другу, а лишь столице: либо Киеву, либо Москве. Поэтому у Новороссии больше шансов стать не государством, а общим историко-географическим и культурным знаменателем края. Входящего в какое-то государство. На каких условиях? «Автономии» ли в составе некоей «федеративной Украины»? Или в виде независимых (признанных или не признанных, как Приднестровье, Южная Осетия и Абхазия) республик? Понятно, что программа максимум, на которую рассчитан этот проект — это воссоединение восьми областей так называемого «юго-востока Украины» с Россией. Но какими бы ни были статус Новороссии и её территориальные пределы, одно можно сказать наверняка: это уже будет «не-Украина», даже если какая-то её часть продолжит временно оставаться в рамках этого государства. И здесь на первый план выступает необходимость осмысления региона как отдельного субъекта, идейного оформления и обоснования проекта.
Прежде всего, обоснования исторического. Тут за Новороссию говорит сама история: этот регион — детище России. Он возник только благодаря ей, и в её государственном, экономическом, культурном и национальном лоне. Этот край был отвоёван у Османской империи, Крымского ханства и Ногайской орды, изъят из мира «Степи» и «кочевого безвременья» (так кочевой мир понимался европейским сознанием) и введён в пространство «мировой истории и цивилизации» силами России. Он был заселён, освоен и превращён в развитый научный, промышленный и сельскохозяйственный край, регион городской культуры благодаря политике Российской империи и Советского Союза. В его прошлом не было «инокультурного» и «иноэтничного» периода наподобие польского в истории Малороссии. С Россией связана вся его история и культура. При разработке проекта «Новороссия» и его историческом оформлении этот момент нужно настойчиво постулировать. Именно тезис об изначальной и сущностной принадлежности этого обширного края к России и Русскому Миру должен лечь в основу всего проекта «Новороссия».
Символично, что украинство отбрасывает исторический опыт и Российской империи, и СССР как чуждый ему, и потому органично враждебно краю. Так было все годы независимости Украины, так было и раньше. Неслучайно, что против попыток украинских националистов захватить Донбасс и Новороссию (или, по-старому, Юг России), сделать их «Украиной», а народу навязать украинскую идентичность, их жители боролись с оружием в руках. И борьба эта началась не сейчас.
Возьмём Гражданскую войну. Главной причиной, из-за которой политически активные группы местного населения образовали Донецко-Криворожскую, Одесскую советские республики (январь 1918 г.) и Республику Тавриды, стали претензии самопровозглашённой украинской Центральной Рады на земли от Харькова до Одессы и заключённый ею сепаратный мир с немцами. А республики отстаивали своё право остаться в России. Украинский сепаратизм и национализм, сама идея «Украины» были чуждыми и враждебными их народу. Во многом теми же причинами — нежеланием становиться «Украиной», неприятием заезжих украинизаторов и немецких оккупантов, которых в Малороссию, Новороссию и на Донбасс привела Центральная Рада, — объяснялось и зарождение крестьянского движения в Приазовье, известного под именем «махновщины».
Новороссию и Донбасс (а позже и Крым) отдали Украине большевики, после чего те подверглись (как, кстати, и Малороссия) нещадной украинизации — то есть, насильственному изменению мировоззрения и национальной идентичности миллионов людей. И всё же, это была Советская Украина — часть СССР. От наследия которых украинство всегда отрекалось. От всего — но не от проводившейся в те годы национальной политики.
«Новороссия» — национальный момент
В советское время населению края навязывалась украинская идентичность и прививалась мысль, что Харьков, Донецк, Днепропетровск, Одесса — это Украина. В независимой Украине это было дополнено важным положением: что Россия — это чужое и враждебное. Последствия такой идеологической пропаганды сейчас проявились со всей очевидностью.
А посему основополагающим моментом при создании Новороссии является деукраинизация сознания, национальной и политической идентичности проживающего там населения. Мироощущение его в известной мере амбивалентно и включает в себя и русскую, и украинскую (по советской терминологии) составляющую. Причём «украинское», как результат советской традиции, предстаёт в виде «советско-украинской» идентичности, довольно далёкой от того содержания, которые несёт украинский проект. Такая видимость «отсутствия национального сознания» даёт повод украинским националистам относиться к этим людям как к «недоукраинцам» (что для них синоним «недочеловеков»), которых необходимо приводить к «истинной» украинской идентичности путём дерусификации и украинизации (а если надо — изгнания и уничтожения).
К сожалению, такая трактовка «перетекания идентичностей» просачивается и в российскую среду (правда, повторяющие её люди чаще исходят из противоположных идей). На самом же деле такая амбивалентность — результат советской национальной политики, наложенной на его полиэтничность и специфику формирования населения края (как территории совместной велико- и малорусской колонизации и результата их взаимодействия в рамках российского культурного и политического поля). И, как следствие, на изначальную общерусскую идентичность, сочетавшую и русскую, и малорусскую составляющие, при которых человек одновременно мог считать себя и «русским», и «хохлом» (если он был малорусского происхождения).
Собственно, задача деукраинизации и возврата к предковской идентичности должна стать программой и для центральных областей нынешней Украины. Сделать это можно только путём актуализации других — противоположных украинству — национальных идентичностей. Побороть один национализм можно лишь другим, ибо они борются за одно и то же население и действуют в одной и той же области общественного сознания и социальной психологии. Отечественная история демонстрирует это как нельзя лучше.
Нерв всей истории земли, в настоящее время понимаемого как «Украина», начиная с конца XVI века, — это проблема выбора её народом культурно-цивилизационной и национальной идентичности и как следствие — самого пути развития. Происходило это в форме конкуренции-противоборства различных религиозно-культурных ориентаций, c середины XIX века приобретших вид национальных проектов (польского, унионного, общерусско-малорусского, украинского, русинского). Проекты предполагали разработку того или иного образа нации, его привязку к конкретным условиям (этническим, культурным) и формирование нации на основе данного населения в соответствии с выработанным типом. А логическим продолжением этого становился вопрос о политическом самоопределении нации и её культурной, духовной и геополитической принадлежности либо к Русском Православному миру, либо к Западу.
В современной нациологии преобладающей (хоть и не единственной) точкой зрения является взгляд на нации (как особые, политически осмысленные формы организации этнических коллективов) как на творимые социальные конструкции. Наиболее адекватно объяснить процессы нациогенеза у многих народов, в том числе в интересующем нас регионе, способно конструктивистское понимание природы национального. Оно исходит из того, что национальная идентичность, национальные черты не являются врождёнными, изначально данными признаками этнического коллектива, а приобретаются с течением времени и под воздействием определённых объективных и субъективных факторов. То есть рассматривает сферу национального как творимую волей и сознанием.
«Нации являются созданием человеческих убеждений, верности и солидарности». «Национализм не есть пробуждение наций к самосознанию: он изобретает нации там, где их не существует», — это утверждение принадлежит британскому исследователю Э. Геллнеру. Точнее сказать, ещё не существует и именно в виде таковой. Более мягко тот же принцип: «нации делает человек» (через общественные движения и/или государства), толкуют другие нациологи.
Пример появления «Украины» подтверждает правоту конструктивистского подхода к нации и национальному как творимым и создаваемым. Этот подход позволяет не только многое понять в механизме создания наций, но и использовать его, преобразовывая сферу национального в нужном направлении, воплощая свои национальные проекты и противодействуя проектам-конкурентам. Если украинство — это отрицание русскости, то преодоление украинства — это восстановление русской идентичности, осознание своей принадлежности к Русскому Миру и России как его политическому воплощению.
А исторически русская идентичность складывалась как общерусская. Неслучайно, что в отечественной традиции (и великорусской, и западнорусской её части) русскость чаще всего понималась как единство нескольких региональных составляющих, а проект Русской нации имел триединую сущность, которую на равноправной основе представляли великороссы, малороссы и белоруссы. Поэтому русский национализм изначально приобрёл общерусский, объединительный характер (и был широко представлен именно на западных окраинах России).
В основу и проекта «Новороссия», и проекта «Малороссия» должно лечь возрождение обшерусской идеи и идентичности. Поскольку национальные идентичности по своей структуре иерархичны, общерусская идентичность предполагает существование местных под- или суб-идентичностей.
Кризис украинства и поиск альтернатив
Наиболее отвечающим этим задачам видится возрождение малорусского проекта, предусматривающего формирование малорусской идентичности как подвида идентичности общерусской. Этот проект осмысливался уже с первых десятилетий XIX века и существовал вплоть до революции 1917 года.
В наши дни её возрождению способствовал начавшийся на рубеже XX-XXI веков кризис украинской идентичности. С одной стороны, наблюдалось насильственное насаждение последней? и её несомненное частичное усиление в обществе. Но с другой это привело к недовольству украинством и растущему пониманию его неприемлемости для миллионов граждан страны. И, как следствие, психологической и территориальной эрозии украинской идентичности. Эти процессы резко усилились после «Оранжевой революции» 2004 года. Наряду с воскрешением малороссийской идентичности, казалось, уже полностью уничтоженной большевиками и украинскими националистами, стали формулироваться идеи о целесообразности новых региональных, суб- и национальных идентичностей. Прежде всего, русинской и малорусской. А со временем появились и первые попытки осмысления идентичности «новороссийской».
Сначала такие мысли начали появляться у представителей общественности Украины (в интернет-сообществе), а затем и в России. Причина, подтолкнувшая к разработке идеи «Новороссии» и региональной идентичности, проста: за ней стоит желание дать ответ на вызов, который бросает населению края украинское государство и украинский национализм. Идея несёт в себе рациональное зерно, особенно когда с ней выступают авторы, живущие на Украине. Если даже обсуждение вопросов регионалистики у украинских властей вызывает нервозность, то открытое постулирование русскости может просто обернуться печальными последствиями.
Но осмысление какого-то пространства как некоего целого ещё не предполагает выработки у проживающего там населения общей идентичности, тем более национальной. Если Новороссия видится как путь собирания русского национального, культурного и политического пространства, то цель у «новороссийской идентичности», по сути, одна. По задумке её адептов, она должна стать переходным звеном от украинскости к русскости, от украинской политической и национальной идентичности населения края к российской и общерусской. Действительно, власти, средства массовой информации, система образования Украины все двадцать три года самостийности направляли усилия на то, чтобы понятие русскости у подконтрольного им населения стало ассоциироваться с «российскостью» и Российской Федерацией. И отчасти они в этом преуспели.
У идеи формирования некоей «новороссийской идентичности» есть плюсы: привязка к местным условиям, промежуточность, возможность быть использованной в качестве аргументации при создании Новороссии (особенно если та предстанет в качестве политического целого). Именно на это упирают немногочисленные адепты конструирования «новороссийской идентичности». При этом подчёркивая, что по своему характеру она должна быть идентичностью общерусской.
Однако при всех плюсах у «новороссийской идентичности» есть и очень серьёзный минус. В конструировании местной идентичности, да ещё охватывающей всё же отличающиеся друг от друга регионы, таится опасность, которая может погубить саму идею Новороссии. Это — риск повторения «украинского сценария».
Какова конечная цель, во имя которой ведётся разработка и воплощение проекта «Новороссия»? Если ради себя самой, для формирования особого политического и национального пространства как такового, это одно. Тогда этот проект в исторической перспективе (и не очень далёкой) окажется ничем не лучше украинского, пусть даже на какое-то время предстанет союзником в борьбе с украинством. Тогда он не нужен и даже вреден.
Если же его конечной целью будет восстановление русской национальной и политической идентичности населения края с последующей интеграцией и воссоединением общерусского культурного, национального и политического пространства, дело другое. Тогда проект «Новороссии» представляется нужным. Новороссии — но не «новороссийской идентичности».
Предположим, что поначалу всё будет так, как и задумывается: «новороссийская» идентичность будет строиться как местный вариант идентичности общерусской. Но тут же встаёт вопрос о путях её осуществления. Будет максимально раскручиваться региональная специфика — иначе зачем нужна «лишняя» идентичность, когда есть русская? Так из региональной она со временем может превратиться в самодовлеющую. А суб-идентичность — в основную, оттесняя общерусскую на периферию сознания.
Для этого, во-первых, могут задействовать экономический регионализм, воплощённый в существовании нескольких указанных выше центров. Во-вторых, «новороссийскую» идентичность могут начать выводить не из российской Новороссии, а из степной истории края — истории не-русской и по своему характеру анти-русской. Искусственно связывать времена, когда это пространство являлось «Степью», со временем собственно «Новороссии». А историю запорожского и донского казачества, занимавших часть территорий, на которых позднее возникла Новороссия, трактовать, опять-таки, не в русском духе, как феномены Православного Русского Мира, а в духе «казачьего сепаратизма», как часть мира «Степи», завоёванного «Русью» (Москвой и Петербургом). То есть, опять-таки, поведя конструирование региона и местной идентичности как не-русских.
В-третьих, могут оказаться задействованы особенности формирования полиэтничного и русскокультурного населения края. При наличии злой воли эта специфика из мощного аргумента в пользу обоснования русскости и русскокультурности региона/регионов может превратиться в базисный тезис о «другой русской народности». А затем — и о «нерусской новороссийской народности».
Примеры тому есть. Скажем, в Белоруссии идёт процесс наполнения белорусской идентичности (где русскость постулируется уже и даже в названии!) в белорусскость, но не-русскую. Ведётся эта тихая, но настойчивая кампания руками белорусских властей и русофобской интеллигенции. В итоге будет даже не нужно переименовывать общность, как когда-то поступили адепты украинства с малороссийской. Наполнить существующее противоположным содержанием — путь самый простой и незаметный, не вызывающий общественного возмущения и отторжения. Искусственное конструирование в Белоруссии новых идентичностей «с нуля» — как того же «литвинства», в таком случае становится излишним. Новая «белорусскость» будет по содержанию тем же самым пропольским литвинством (которое даже можно охарактеризовать как местную разновидность идентичности польской), но привычной для уха.
А классический пример перерождения национального проекта и несомой им идентичности даёт история Малороссии и её превращения (или переделывания) в «Украину».
Малорусскость и украинство
Малорусская идентичность зародилась во второй половине XVII века. Она трансформировалась из западнорусской (как местного варианта идентичности общерусской), активное осмысление которой проходило в Речи Посполитой в конце XVI — первой половине XVII веков. Всплеск самосознания местного русского населения был спровоцирован заключением Римско-Брестской церковной унии и последующим расколом западнорусского общества на её сторонников и тех, кто сохранил верность православию, а также общим контекстом национальной, религиозной и социальной полонизации, проводившейся польским правящим классом и государством.
Итог известен: национально-освободительное восстание под руководством Богдана Хмельницкого, а затем охватившая Малую Русь многолетняя гражданская война, в которую оказались втянуты Речь Посполитая, Россия, Швеция, Османская империя и Крымское ханство. Закончилось всё тем, что в землях, оставшихся под Польшей, русская идентичность была практически задавлена, а в тех, что воссоединились с Россией, трансформировалась в малороссийскую. Это был местный, казачье-автономистский, испытавший на себе искусственное конструирование с привязкой к той же «Степи», но всё же русский вариант идентичности.
В конце XVIII — первых десятилетиях XIX веков эта идентичность вновь претерпела изменения, причиной чему стали внутриполитические, социо-культурные и идейные процессы, имевшие место в малороссийских землях (в бывшей Гетманщине и Слободской Украйне) и России в целом. И прежде всего интеграция малороссийских земель в единое политическое и культурное пространство России. Из казачье-автономистской местная идентичность видоизменилась во «вторую русскую» — «малороссийскую». При этом в ней обозначилось два направления, поначалу почти что не различимые, перетекавшие друг в друга, но содержавшие зародыши двух разных идентичностей. Эти направления — «малорусскость» и «украинофильство».
Первое можно охарактеризовать такими именами (всего несколькими), как Михаил Максимович, Николай Гоголь, Орест Сомов. Второе — как Николай Костомаров, Пантелеймон Кулиш, Тарас Шевченко. Где-то среднюю позицию между ними (но всё же, ближе к первым) занимал Евгений Гребёнка. Расхождение этих направлений к 1840-м годам лишь обозначилось и непреодолимым стало уже во второй половине столетия.
Порой можно встретить утверждение, что Малороссию как национальный проект создали украинофилы. Действительно, местную идентичность создавали в первую очередь малороссияне, трудившиеся в Санкт-Петербурге, Москве и «на местах», хотя далеко не только они: роль российского общества и культурных столиц в этом, пожалуй, даже большая. Но дело в другом. Когда утверждается, что малороссийский проект стал детищем «украинофильства», происходит подмена понятий, при котором одно из направлений — собственно украинофильство — выдаётся за всё культурное движение, в основе которого лежали местный малороссийский патриотизм и представление о себе как о локальной этнической общности.
Приклеивать ярлык «украинофилов» ко всему этому направлению в корне неверно. Адепты украинского проекта делают это сознательно, стремясь присвоить себе значительный пласт культуры и обогатить украинство его историческим и идейным багажом. Но вот другим людям смешивать всё в одну кучу не следует. Ибо раннее украинофильство было лишь одним из проявлений местного патриотизма. Действительно, для обозначения «своей» малой родины (Родиной они считали всю Россию) ранние украинофилы использовали разные термины: Южная Русь, Малороссия, Украйна, а местную общность именовали малороссийской, южнорусской и, чуть реже, — украинской. Украинофилы имели двойную культурную и национальную идентичность — местную и общерусскую, выступали за развитие двуязычия, считая (пока) малорусскую речь подвидом русского языка. Тем не менее, различия между представителями малорусского и украинофильского направления были, пускай поначалу они могли состоять в нюансах и оттенках понимания ими своего «я». И именно по этой причине украинофильство подготовило почву для украинства и позже переродилось в него.
Представители «малороссийского» направления также могли употреблять разную терминологию, правда, слова «Украйна» и «украинский» — реже, чем украинофилы. Но главное было в том смысле, который вкладывался во все эти понятия. Так, оба направления исходили из факта наличия особой малороссийской народности (идентичности). Но малорусское направление свою общность считало именно русской (региональным подвидом общерусской), понимая судьбу Малороссии и Великороссии как их единство, которое должно укрепляться. А судьбу малороссов и великороссов видя в направлении их всё более тесного сотрудничества, вплоть до национального и культурного слияния в одну нацию.
Представители же украинофильства понимали местные этнические, языковые и культурные особенности как символические ценности, равные общерусским и даже имеющие по отношению к ним приоритет. А свою местную идентичность видели главной. Соответствующей была и цель: сохранение этой специфики и даже её укрепление. И, соответственно, отдаление исторического пути Малой Руси от Руси Великой. А потому среди них находили место русофобия и антироссийские настроения. Не у всех, но всё же. Классический пример тому — певец казатчины и украинского сепаратизма Тарас Шевченко.
А вслед за этим они ставили под сомнение и политическое единство России. Виднейшие украинофилы Костомаров и Кулиш являлись наиболее активными членами Кирилло-Мефодиевского общества (декабрь 1845 — январь 1847 гг.) — тайной организации, ставшей вехой в развитии южнорусского сепаратизма, от которой отсчитывают зарождение украинского движения как такового. Члены этого общества ставили цель превращения России в федерацию слабо связанных между собой национально-территориальных единиц, среди которых видное место должна была занять Украина (не Малороссия, а именно Украина) в качестве двух «украинских» штатов. Они же впервые повели речь об «украинском народе» не как о населении какой-то территории, а как о национальном и политическом коллективе. Позже, повзрослев, тщательно изучив историю (и прежде всего времена казачества, Хмельницкого и Мазепы) и Кулиш, и Костомаров пересмотрели свои прежние взгляды на предмет взаимоотношений Великороссии и Малороссии, и встали на позицию их политического и национально-культурного единства. Но дело уже было сделано, посыл для молодого поколения украинофилов дан, а идея «украинского народа» как самостоятельного политического и национального коллектива и «Украины» как её геополитической проекции получили толчок к развитию.
Концепция «двух русских народностей», которую разрабатывали ранние украинофилы (и прежде всего Костомаров), новыми поколениями украинофилов была истолкована как концепция «двух народностей», а позже, уже адептами украинства (прежде всего Михаилом Грушевским) превращена в концепцию «двух разных наций».
Неслучайно, что из «малорусского» направления позже вышло общерусское движение, в том числе структурированное в правые и центристские партии общерусской ориентации и клубы русских националистов (члены которых преимущественно были этническими малороссами), а из «украинофильского» произошло «украинство», полностью порвавшее с двойной идентичностью и российским патриотизмом, и целиком построенное на отрицании русскости.
Идентичность «новороссийская» и малорусская
От этого пути не застрахована и любая конструируемая на русском пространстве национальная и региональная идентичность, в том числе и «новороссийская». Не пойдут ли следующие поколения разработчиков и адептов «новороссийскости» по пути конструирования «второй русской» и «не-русской» народности, по пути ранних, а затем и поздних украинофилов, в итоге выродившись в новых «украинцев»? А в этом им могут помочь. И Запад, вполне готовый пожертвовать частью украинского проекта (и так довольно слабо контролирующего «юго-восток») ради недопущения возрождения там русского сознания и его воссоединения с Россией. И, как это ни странно прозвучит, Россия в лице либерального общества и их влиятельных единомышленников внутри российской власти. Такое уже было. Российская лево-либеральная общественность XIX — начала XX веков сочувствовала и помогала украинофильству и украинству. В них она видела своих союзников в борьбе с самодержавием, а заодно и всем, что с ним ассоциировала — в том числе с общерусским и государственным единством. К единой России, русскому национализму и малорусскости она относилась как к своим противникам, а потому объявляла их явлениями косными и непрогрессивными, и демонизировала. А украинофильство и украинство превозносила как притесняемые и прогрессивные. В этом контексте становится лучше понятно резкое неприятие русскости и малорусской идентичности большевиками — всего лишь наиболее крайними и радикальными представителями этой общественности, и проводимая ими политика строительства украинской нации и «Украины». В постсоветские времена эта тенденция не только не исчезла, но и получила новый импульс: главным спонсором и гарантом существования Украины выступали именно российский правящий класс и власти.
Опасность конструирования региональной идентичности кроется и в её технологии. «Новороссийская» идентичность целиком искусственная. Для того, чтобы её создать, придётся отталкиваться от какой-то, уже существующей. А таковых две: украинская и русская/общерусская. Для того, чтобы отталкиваться от украинской, «изобретать велосипед» не нужно: её антитеза — это идентичность русская. В таком случае для конструкторов «новороссийскости» остаётся одно: отталкивание от русской идентичности. То есть, тот путь, по которому и пошло украинофильство-украинство. Вот здесь и окажутся задействованы все мало-мальски имеющиеся региональные отличия и история региона — и прежде всего раскручивание её «степной», дорусской составляющей.
Иное дело, идентичность малорусская. Отличия между малорусской и «новороссийской» идентичностями есть. «Новороссийскость» — это конструирование с чистого листа. За малорусским проектом и несомой им идентичностью есть богатая историческая традиция. «Новорусскость» — это сплошная условность: отсутствие отдельного и чётко обозначенного этноса, из которого предполагается формирование национального коллектива (даже как суб-идентичности). Отсутствие собственной истории как истории этого и только этого региона: своих вех, событий, героев: ведь они или чужие (те, что принадлежат «степной истории»), или общие — русские и российско-советские. У малорусскости же есть чёткий этнический фундамент (этнос), собственная история, свои герои, ключевые вехи. Которые не являются «великорусскими», но, принадлежа к живой ткани русской истории и культуре, становятся общерусскими феноменами. Разумеется, если не ставить целью разорвать эту историю и культуру на «самостийные куски», а понимать их как таковую целостность. Но здесь и проходит водораздел с идеологией и практикой украинства.
Южная или Западная Русь имели свой, обусловленный историей, путь, а Малороссия в течение длительного времени была автономией в составе России, когда и закладывались их культурные, этнические, языковые, социальные отличия от великорусской и белорусской частей Русского Мира. Новороссия же — это просто Россия в чистом виде, российско-советская история, русская культура. Причём, что важно, уже в общерусском её виде, в каком она появилась после реинтеграции восточнорусской (великорусской) и западнорусской (прежде всего малорусской) её составляющих.
А местная специфика есть всюду и всегда, даже между Орловской и Вологодской областями. Но это не значит, что, отмечая и уважая местные «краеведческие» особенности, надо заниматься конструированием на их основе чего-то большего.
Есть сомнение в необходимости конструирования «новороссийской» идентичности и по следующей причине. Нынешняя война в Новороссии — эта война не просто гражданская. Она национально-освободительная. Она ведётся за освобождение от «Украины» с её оголтелым украинским национализмом/нацизмом, русофобией, нетерпимостью и прозападностью. Это война за русскость, за независимость, за право быть самим собой. Украинская политическая и национальная идентичность исчезают, обнажая русскую первооснову. Значит, в людях живёт историческое понимание своей русскости. Зачем же навязывать нечто, отдаляющее их от этого?
История нациостроительства, в том числе на пространстве, в настоящее время понимаемом как «Украина», показывает, что какой истории, литературе и языку будут учить детей, такое сознание они и приобретут. Если школьникам и студентам станут вдалбливать в головы, что они — украинцы или «новороссы» — через какое-то время они и станут ими. Особенно если это же будут повторять СМИ. А если будут учить тому, что они — русские (и в широком, общерусском, и в узком понимании этого термина), они вырастут русскими, а те, кто был оторван от предковской идентичности, к ней вернутся. Если будут учить русской истории и литературе, с фактами в руках показывая, что Новороссия — это часть России и Русского Мира, возникшая только после прихода туда России и насильственно от неё отторгнутая, и потому исторически обязана с ней воссоединиться, — они станут патриотами России.
Залог утверждения общерусской идентичности, а с ней — и возрождения самой Новороссии, — в контроле над системой образования и массовой информации. И не важно, каким путём он будет получен. Путём ли освобождения регионов от «Украины» донецким ополчением, или их самостоятельным «дозреванием» до идеи своей принадлежности к Новороссии и Русскому Миру через развитие местного сознания и идентичности. Последний вариант в условиях Украины, тем более, Украины современной, русофобско-националистической, потерявшей Крым и Донбасс, невозможен. Наоборот, национальная и политическая украинизация оставшихся регионов лишь усилится. А значит, теряется ещё один аргумент сторонников конструирования «новорусскости» — то, что это поможет местному населению прийти к русскости через посредничество новой суб-идентичности, сгладив переход от украинской национальной и политической общности к русской и российской.
Местный патриотизм и любовь к родному краю можно и нужно сохранять и поддерживать без новых искусственных конструкций. Это касается всего населения региона, но прежде всего того, что всегда считало себя русским, а также русскоговорящего и русскокультурного (но по советско-"незалежной" традиции именуемого украинским). Для тех же, кто украинскоязычен (или даже «суржикоязычен»), кто в силу каких-то причин именует себя «украинцеам», но не приемлет украинской идентичности в её нынешнем и подлинном виде, лучше подойдёт идентичность малорусская (южнорусская).
Выводы
Подведём итоги.
Первое. Осмысление и создание Новороссии как историко-культурного субъекта или ряда административных единиц (как, скажем, частей «Новороссийского федерального округа» — по примеру Дальневосточного, Центрального и т.п.) может и должно быть продолжено.
Второе. Формирование этого пространства должно служить не самоцелью, а средством постулирования его не-украинского характера, его русскости и единства с Россией.
Третье. Осмысление будет опираться на исторические реалии края как неразрывной части России и Русского Мира, и пространства русской нации, которое от них было оторвано и должно с ними воссоединиться. Последний момент должен стать конечной целью всего проекта «Новороссия». Эту мысль следует красной нитью проводить через исторические работы, учебную литературу, посвящённую истории и культуре региона, а также через политическую деятельность и работу, связанную со сферой национального сознания.
Четвёртое. Основу последней должна составлять деукраинизация и ре-русификация региона и его населения, противодействие украинскому национальному проекту и несомой им украинской идентичности. Это подразумевает деукраинизацию системы образования, массовой информации и национального самосознания, и перестройку их работы на основе общерусской идентичности и российского патриотизма. Пятое. При этом должна использоваться местная специфика и элементы местного патриотизма, в том числе имеющие отношение к малорусской (или южнорусской) суб-идентичности — как частей общерусскости. Но формирование новых региональных и, тем более, национальных идентичностей и суб-идентичностей («новороссийской») представляется не нужным и потенциально опасным экспериментом.
Автор: Андрей Владиславович МАРЧУКОВ, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института Российской истории РАН. Статья выполнена в рамках Программы фундаментальных исследований секции истории ОИФН РАН «Нации и государство в мировой истории», направление «Проблемы нациестроительства и национализма». Проект «Украина на перекрёстке идентичностей: формирование национальных общностей и нациестроительство (XIX — начало XX вв.)», 2012-2014 гг.
Андрей Марчуков
Центральное информационное агентство Новороссии
Novorus.info
