Юрий Трофимович Тимошенко родился 2 июня 1919 года в Полтаве. В 1941 году окончил Киевский театральный институт.
Тарапунька и Штепсель — комический дуэт актёров Ефима Березина (Штепсель) и Юрия Тимошенко (Тарапунька). Был очень популярен в СССР.
.В годы Великой Отечественной войны 1941—45 в Ансамбле песни и танца Юго-Западного фронта выступали в образах-масках повара Галкина (Березин) и банщика Мочалкина (Тимошенко), после войны — под псевдонимами милиционера Тарапуньки (Тимошенко) и монтёра Штепселя (Березин). Соединение русского и украинского языков помогает артистам использовать богатство юмора обоих народов. Вначале исполняли интермедии парного конферанса, самостоятельные концертные номера, затем своеобразные эстрадные спектакли: "Везли эстраду на декаду", "Ровно 20 с гаком", "Смеханический концерт", "От и до" и др. Выступали как сценаристы, режиссёры и исполнители главных ролей в кинокомедиях: "Штепсель женит Тарапуньку", "Ехали мы, ехали..." и др. Тимошенко — лауреат Государственной премии СССР (1950), награжден 4 орденами, а также медалями. Березин награжден 3 орденами, а также медалями.
Скончался 1 декабря 1986 года, похоронен на Байковом кладбище Киева.

«…Тарапунька — пионер, пенсионер и бюрократ»
Тарапунька и Штепсель — невероятный пример в истории эстрады, когда актеры полвека работали вместе. Даже с женой столько не живут… Начинали с института, потом армия — всегда вместе. Потом ансамбль, из которого выросли Вирский, Ка­менькович, Сичкин. Представьте, Юра и Фима каждые два года уст­раивали за свой счет сборы фронтовиков. И если люди не могли приехать, они им оплачивали дорогу. Вызывали из деревни своего старшину. Он при­ходил и делал перекличку: «Рядовой Петрен­ко» — «Я», «Рядовой Иванен­ко» — «Я!», «Рядовой —…» — «Выбыл…» — Почтим память». Потом они шли в ресторан, который заказывал Юра. Пи­ли, пели песни… С каждым годом их становилось все меньше и меньше.
Самое страшное для артиста испытание — слава и деньги. Многие не выдержали, раздулись. Но есть и те, на кого это не действует. Например, мой брат Леонид всегда был простым и дос­тупным. Как и Аркадий Хайт, Леня Якубович, покойный Григорий Горин. У Юры и Фимы были специальные оклады. Их не ограничивали в количестве концертов. А раньше с этим было строго, чтобы артисты больше положенного не заработали. Ведь бедными управлять намного легче. А они давали по три концерта в день, где только хватало силы — не знаю. Залы — переполнены. Из деревни бабушки специально приезжали. Говорили: «Я приїхала тільки Тарапуньку послухать... Тепер поїду всім розкажу...»
Они выдержали испытания славой. Более того, мы каждый сотый спектакль отмечали в ресторане. Они приглашали всех — рабочих сцены, осветителей: «Приведи Марью Ивановну, позови Ниночку…» Не дай Бог с кем-то какое горе, сразу же бросались выручать.
Юрий как правило ехал на гастроли с женой — Юлией Пашковской. А Фима часто ехал без жены Розиты. Говорил: «Я поселюсь в обычном номере, а разницу отдайте рабочим, чтобы для них тоже получше номер снять…»
С их образов делали игрушки, о них пели смешные песенки: «До, ре, ми, фа, соль, ля, си, ехал Штепсель на такси, Тарапунь­ка прицепился и бесплатно прокатился…»
Когда-то Расул Гамзатов говорил: «Когда я вижу Тарапуньку и Штепселя, кажется, что это праздник дружбы народов…» Юра обожал грузинские песни, литовскую живопись, знал украинскую культуру. В Украине, тем не менее, был заметен антисемитизм… Многие возмущались, почему для этих артистов пишут не украинские авторы, а евреи — Каневский и Виккерс.
До того, как мы пришли к ним, они приглашали Остапа Вишню. Тот попросил: «Ну хлопці, прочитайте мені хоч щось... Я не знаю, що таке інтермедія». Они показали ему две-три свои самые удачные интермедии. Он послушал и говорит: «Ні, краще я буду грати на барабані...»
В СССР было ограниченное количество людей, которые умели писать в жанре интермедии. На всю эстраду набиралось человек пятнадцать настоящих профессионалов. И вот после пер­вого успешного спектакля Тимо­шенко сразу же предложил: «Давайте писать второй спектакль»… Я ему говорю: «Юра, вот мы сделали спектакль, а рядом с нами работал Райкин. У нас смеялись больше, у Райкина — меньше. Но когда я вышел после Райкина, у меня в ладонях остались какие-то мысли, а вода ушла. А после нашего спектакля у меня очень мало в ладонях осталось, все ушло в смех. Вам надо сыграть пару трагикомических ролей…» — «Ты сошел с ума, кто нас такими будет слушать! Мы же Тарапунька и Штепсель!» — «Вы будете Та­рапунька — пионер, пенсионер, бюрократ. Вы сохраните свои образы, но будете играть, а не делать лишь антрепризы».
В общем, мы их убедили. Ме­ня и Роберт поддержал: мол, надо им попробоваться в другом качестве. Мы сделали для Штепселя и Тарапуньки два груст­ных образа. Якобы пенсионера, талантливого яркого человека отправляет на пенсию начальник-идиот. Причем отправляет оскорбительно, дает ему подарок, в котором — старая деталь. Мол, все, ты не нужен, вместо тебя будет другой. Скажу, что в то время это было очень смелое решение. Потом мы сделали еще один сюжет: столкновение двух поколений. Об этом тоже нельзя было говорить, потому что в СССР якобы не было конфликта отцов и детей. А Юра был паникером. На репетициях все время повторял: «Не получится, не получится, все провалится…» Они вышли с этим номером. Сыграли… В зале — мертвая тишина. Они стоят за кулисами и не знают, что делать дальше. И вдруг такой взрыв, что люди встали, аплодировали стоя. Потом он подошел ко мне и говорит: «Виноват, доказали…»

«А почему вы еще не члены партии?»
Тимошенко был бескомпромиссным человеком. И ничего не боялся. Поэтому власть его не любила. Почему-то считали, что он друг Хрущева. Но сам Юра об этом не распространялся: «Не надо об этом!»
Например, вышел фильм «Зеленый фургон», где Тимошенко сыграл очаровательного украинца. Кто-то из вышестоящих подходит к нему и говорит: «Ну, Юра, опять ты дразнишь хохла!» — «Ты что, я же хотел сделать колорит…» Тут же подходит к нему еще какой-то деятель и говорит: «Что ты к нему пристал, его жид заставил!» Это о режиссере. Юра развернулся и как даст ему по морде! Все сразу же разбежались, чтобы не быть свидетелями. И бегут за Фимой: «Фи­ма, там Юра бьется!». Юра кричит: «Вставай, вставай, я тебя не так ударил, чтобы ты там валялся». Он поднимается, а Юра его второй раз: «Если меня посадят, то пусть эта… знает, что я ему два раза влепил!»
А когда они ехали на декаду в Москву, всегда в вагоне с ними — начальство. Был такой случай. Каким-то образом подсел на станции безбилетный студент. Чиновник кричит: «Выгнать! Выгнать!» А Юра говорит: «По­дожди, ты голодный, наверное, есть хочешь? Я же тоже студентом был. Подожди…» И пошел. А в это время — остановка. Он возвращается, парня нет. Этот «начальник» выгнал его все-таки. Что там было! Юра на него бросился, тот закрылся в купе, Юра начал бить в дверь: «Выйди, сволочь, я хочу в твои глаза бесстыжие посмотреть. Кого ты выгнал? Ты выгнал голодного человека! Ты молодость свою выг­нал! Мерзавец!» «Начальник» до утра не выходил.
А как-то им разрешили поехать в Англию. Поездка туда в то время — почти ЧП. Они выучили всю программу на английском, у них была потрясающая актерская память. Все подготовили… Прошли все двадцать пять инстанций, которые нужно пройти. И вот последняя подпись должна быть от секретаря райкома. Они приходят к нему, а он спрашивает: «Почему вы еще не члены партии?» И тут Юра вскакивает: «Какое право вы имеете унижать нас этим предложением! Вы сначала очистите партию от мерзавцев, а потом мы сами к вам придем! А пока даже не смейте нас звать!» Фима говорит: «Я сижу и думаю: «Приеха­ли…» Представьте, их тогда не пус­тили. Лишь спустя полгода поездка удалась.
Если возникала какая-то несправедливость, Юра был неуправ­ляемым. Ему было совершенно все равно, что будет потом. «По­том» уже Фима многое расхлебывал. Я называл Фиму «Ре­бе». Он умница. Надо было быть железным человеком, чтобы держать такой мудрый противовес Юре.

Как Тарапунька удрал от Хрущева
Еще одна история… Очеред­ной правительственный концерт. Хрущев приезжает давать очередной орден Украине. Нас пригласили писать интермедию к этому событию. Я ненавидел подобную деятельность, ведь слова лишнего написать нельзя, шутки все на уровне управдома, спорта, моды. И все! Тексты читали в ЦК, потом — министры. Юра это ненавидел. «Что, кроме нас, больше шутов нет?» — возмущался. И все мрачнел и мрачнел… Фима же говорил: «Это плохо кончится!» Наконец, мы все уже должны собраться и утвердить окончательно интермедию. И тут Фи­ма предупреждает: «Можете не приходить, Юра удрал! Улетел!». А завтра — концерт. Начали узнавать, куда он «улетел». Оказывается, в… Алма-Ату. Якобы оттуда получил предложение озвучить какой-то хроникальный фильм. Был дикий скандал. Кричали: «Пусть в Украину не возвращается!»
А он, когда наделает таких дел, обычно уезжал к маме в Полтаву. Звонил и спрашивал: «Фимка, они еще психуют? Ну ладно… Половлю-ка я еще рыбку…» А куда идти? Гастроли расписаны на год. Города ждут! Афиши. Билеты проданы. Ему звонили, просили…
Когда он развелся с актрисой Ольгой Кусенко, сделал вообще одну невероятную штуку. Ольга — потрясающая женщина, но детей у них не было. Юра вообще был дамским угодником. И вот на декаде девочки представляли республики, выносили рушники. И он там нашел Юлию Пашковскую, певицу из Львова. У них начался роман. Юлия ждала ребенка, и Юра бросил Ольгу, женился на Юле. Приходит просить квартиру. Начальник говорит: «Делитесь, у вас есть трехкомнатная квартира в Пассаже». Юра: «Я и так сделал женщине больно, уйдя от нее. А вы хотите, чтобы я еще и жилплощадь отобрал?» — «Нет для вас квартиры!» Он тогда забирает Юлю и уезжает в Полтаву к маме. Приходит к директору филармонии и говорит: «Я хочу к вам на работу устроиться и остаться в Полтаве». Тот обалдел от счастья: «Немедлен­но квартиру!» Ему дали роскошную квартиру, приняли в штат Полтавской филармонии. А тут звонки: «Юрий Трофимович, Киев вас ждет…» — «При чем тут Киев? Я работаю в Полтавской филармонии». — «В Москве гастроли ожидаются, в Ленинграде». — «А у меня гастроли в Кацапетовке и Мопетовке! Я должен быть там, извините! В Киеве мне нег­де жить, значит, я не нужен Киеву! А в Полтаве у меня квартира, меня здесь любят».
В общем, целый месяц он играл в эту игру. Потом ему квартиру дали.

«Я так много хотел тебе сказать, Юрочка…»
Юра учил тексты не сразу. На первых спектаклях часто запинался. А у Фимы наоборот — голова-компьютер, все помнил с первого раза. И все время подсказывал Тарапуньке. Видит, Юра запнулся: «Ты, наверное, хочешь меня спросить, как я приехал из Ужгорода?» — «Да, да… именно об этом я хочу тебя спросить…» — «Так вот я тебе говорю, что приехал я так…» Мы смеялись: Юра будет за сценой, а Фима будет сам работать за двоих. Но посте­пенно Тимошенко выучивал текст.
В свое время Юра очень много курил. Однажды ему стало плохо — прямо на сцене. Врач сказал: «Не бросите курить — будет инфаркт!» Он, как всякий мужчина, был мнительным. Пришел и говорит: «Что делать, не могу бросить!» Фима успокаивает: «Не волнуйся, иди к гипнотизеру, он многих вылечил и тебя вылечит…»
Вот Тимошенко и пошел к гипнотизеру. Возвращается — хохочет: «Он меня посадил в кресло и говорит: «Закройте глаза. Вы спите, вы спите и понимаете, что курить вредно, курить вредно… И пить вредно…» Я открыл глаза и говорю: «Про пить — не надо!» Ты смотри, он меня и пить хотел отучить. Я к женщинам уже не хожу, курить нельзя, так хотя бы выпить!»
К сожалению, все закончилось трагически. У него случился инфаркт прямо на сцене…
Когда Юра умер, я сразу при­летел из Москвы… Гроб стоял в Доме актера. Фима подошел и говорит: «Я так много хотел тебе ска­зать, Юрочка… Ты прости, но я впервые в жизни забыл текст…»
Когда Тимошенко не стало, Бе­резин попытался работать один. Как бы «Штепсель о Тара­пуньке». Но это было уже не то…
Помню, что за пятьдесят лет они лишь раз поссорились, на целый год. И поняли, что не могут друг без друга. Выходил на сцену Тарапунька: «А где Штепсель?» Выходил Штепсель: «А где Та­рапунька?» Их нельзя было разлучать. Подумать только — пятьдесят лет вместе… Не могу больше привести такого примера.
Я убедился, что этот человек будто умирает еще до своей физической смерти. Внутренне умирает.
Когда у меня ушла жена, впервые в жизни мне, злокачест­венному оптимисту, вдруг не захотелось жить. Работа, конечно, вытаскивала. Но жить не хотелось. Бывало, еду в машине, а слезы застилают глаза. Останавливаю машину, не могу двигаться, просто жить не хотелось…
Но жизнь — удивительная штука. Представьте, что жена моего брата — это дочь Ефима Бе­резина. Такие вот переплетения!
Уже после смерти Тимошенко у Фимы начала быстро прогрессировать болезнь Паркинсона. Надо было быть большим актером, чтобы выходить на сцену. Это актерская сила.
Потом — инфаркт. Больница. Через шесть дней Березина выпускают. Он был потрясен: «Са­ша, они меня выпустили! Я говорю врачу: «А что мне есть?» — «Все, что хотите!» — «И что, мож­но выпить?» — «Можете! Грамм сто коньяка!» — «Саша! Юра же двадцать один день лежал и после этого умер от инфаркта, а ведь его могли здесь, в Израиле, спасти. Меня же спасли!»
Я устроил юбилей Ефима Бе­резина — его 75-летие в огромном зале на 1800 мест. Он говорил: «Ты не соберешь людей!» — «Соберу!». Участвовали звезды — Якубович, Козаков, Леонидов. Газеты, посольства. Получился большой праздник, я был ведущим. Мы договорились, что сам Березин выступать не будет. Толь­ко в конце вечера две девочки вывели его на сцену под руки. Ему скандировали: «Браво! Браво!». А он: «Перед отъездом в Израиль на улице ко мне подошла женщина и спросила: «Скажите, вы Березин?» — «Я Березин». — «Смотрите, вас еще можно узнать…» — «Так спасибо, что вы меня узнали, спасибо, что вы пришли ко мне, что вы есть, и шоломаленькы булы».
Ему было трудно говорить. Когда концерт закончился, он подошел ко мне и сказал: «Боль­ше я на сцену не выйду. Не хочу быть смешным…» Это трагическая фраза человека, который всю жизнь хотел быть на сцене смешным. Да, Израиль продлил Фиме жизнь лет на восемь. Дети — Леня и Аня — сняли ему квартиру рядом, наняли внимательную женщину, которая за ним ухаживала. На 80-летии мы еще гостили у него. Он сидел воодушевленный, был узкий круг — человек 12. А жена его — Розита — ушла до его смерти, сгорела буквально за месяц… Хотя всю жизнь как нянька была при нем, это сумасшедшая поддержка. Же­на артиста — профессия. Она этой профессией владела удивительно. Воспитала двух прекрасных детей — не эгоистов.
К сожалению, у Юры Тимо­шенко с детьми что-то очень страшное произошло… Даже не хочу касаться этой темы. Душа болит, когда об этом вспоминаю. Еще на 60-летие Юрия Тимошенко я написал такие вот стихи: «Тебя всегда любил народ за дерзкий ум, за смех свободный. Встать! Шут идет! Встать! Шут идет, народный!» Думаю, эти слова могли бы стать эпиграфом к недавнему 90-летию со дня его рождения, о котором в Украине мало кто вспомнил…

Александр Каневский "ЗН"