Откуда взялась «европейская интеграция»?
Программный директор клуба «Валдай» Тимофей Бордачев — о феномене появления европейской интеграции и его стабильности.
Европейский союз, отошедший в тень на фоне острой военно-политической конфронтации между Россией и Западом из-за украинского вопроса, во второй половине июня внезапно напомнил о себе более яркими решениями, чем одобрение очередного пакета санкций против Москвы.
Во-первых, именно с деятельностью ЕС в области экономической войны против России было связано внезапное обострение проблемы наземного транзита между основной российской территорией и Калининградом. Во-вторых, в ходе своей встречи на высшем уровне 23 июня лидеры стран — членов ЕС согласились предоставить Украине и Молдавии статус стран — кандидатов на вступление в это объединение. И хотя в обоих случаях пока не стоит ожидать каких-либо значимых или действительно опасных последствий, оба события — повод задуматься о природе Евросоюза, его роли в развитии Европы и перспективах.
Особенно это любопытно потому, что европейская интеграция стала за период после завершения холодной войны одним из наиболее мифологизированных сюжетов международной жизни.
Это неудивительно — сам по себе факт сравнительно стабильного и продолжительного сотрудничества такой большой группы суверенных государств уже является настолько необычным для международной политики, что неизбежно порождает невероятное количество гипотез о причинах существования такого феномена и его особенностях.
В каком-то смысле это объединение действительно стало чудом на фоне всего нашего исторического опыта, главная характеристика которого — конкуренция, жесткое межгосударственное соперничество. Именно поэтому попытки объяснить, как такое вообще возможно, неизбежно вели к созданию новых мифов и иллюзий, задачей которых было разделить феномен и дискуссию о нем.
Первый, и наиболее устоявшийся, миф основан на утверждении, что Европейский союз — это мирный проект, который по природе своей не может быть использован для ведения агрессивных действий вовне.
По сути, речь идет о простой экстраполяции доминирующих во взаимодействии стран — участниц интеграции правил и норм межгосударственного общения на их отношения с окружающим миром. Спору нет, первоначальная европейская интеграция действительно возникла в условиях, когда военное решение противоречий между ее участниками не представлялось возможным.
Но именно так: сначала страны — основательницы европейской интеграции утеряли возможность воевать друг с другом, а только затем они создали объединение, в котором для развития отношений в рамках права и институтов создавались дополнительные возможности.
На момент учреждения европейской интеграции государства Западной Европы переживали период после своего наибольшего военного разгрома за всю историю, тем более что два из них — Германия и Италия — фактически не распоряжались своей внутренней и внешней политикой.
Обе страны находились под полной или частичной иностранной оккупацией и поэтому просто физически не могли рассматривать военную опцию в качестве одного из инструментов своей внешней политики в отношении соседей. Франция, хотя и была формальной страной — победительницей во Второй мировой войне, также находилась в зависимости от США, которые только и могли гарантировать ее суверенитет перед лицом подступившей с востока угрозы поглощения победоносным СССР.
В дальнейшем европейская интеграция не сделала ничего ради того, чтобы распространять мир даже между своими участниками. Эти вопросы внутри международного сообщества стран Запада вполне успешно решали США, которые смогли во второй половине XX века эффективно дисциплинировать элиты стран, находившихся в зоне американского силового доминирования. Единственной возможностью действительно добиться мира между историческими противниками именно в рамках интеграции было бы включение в ЕС Турции с учетом ее традиционно враждебных отношений с Грецией.
Однако именно это и остается за пределами возможностей и интересов ЕС — сейчас Турецкая Республика еще дальше от вступления в Евросоюз, чем это было когда-либо после начала их официальных отношений в 1961 году.
Другой пример, на который отдельные европейские представители также любят указывать, — это предотвращение якобы неминуемого территориального конфликта между Венгрией и Румынией по поводу Трансильвании. Но и здесь роль главного сдерживающего фактора играет скорее НАТО, а в действительности — важнейшая для существования этого альянса инфраструктура влияния США в Восточной Европе.
И уж тем более мы не должны серьезно говорить о том, что европейская интеграция была нацелена на урегулирования отношений с третьими странами путем сотрудничества. Вообще сразу после создания Сообществ важнейшим направлением их внешних связей было восстановление позиций стран-участниц в тех государствах «третьего мира», которые только что избавились от колониальной зависимости. Первое соглашение ЕС в сфере торговли было подписано именно с группой бывших французских колоний в Западной Африке и преследовало цель сохранить там экономические позиции метрополии.
В дальнейшем страны-участницы поручили своим институтам в Брюсселе другую важную задачу — противодействие СССР на экономическом поле, сдерживание развития стран Совета экономической взаимопомощи, координацию официальных и неформальных санкций против СССР и его союзников, а затем и просто подрыв целостности СЭВ через попытки заключить сепаратные торговые соглашения с его отдельными странами.
Именно поэтому ЕС достаточно последовательно отказывался от того, чтобы пойти на общее соглашение с СЭВ или СССР, хотя те его к этому последовательно призывали, вплоть до второй половины 1980-х годов, когда скорое обрушение восточного блока стало уже вполне вероятной перспективой.
Мы не можем говорить о ЕС как «мирном проекте» и после завершения холодной войны. Одним из последствий деятельности стран Евросоюза в тот исторический период и стала, кстати говоря, возникшая несколько дней назад коллизия вокруг калининградского транзита.
После крушения советской сферы влияния, а затем и самого СССР страны Западной Европы взяли курс на достаточно агрессивное освоение «советского наследства» в Восточной Европе и в процессе реализации такой политики никогда не считались с интересами России, хотя та и была их наиболее крупным партнером на Востоке.
То, что расширение ЕС осуществлялось в ущерб российским интересам, уже не скрывается практически никем.
Не говоря уже о той политике, которую страны Евросоюза приняли после 2003 года в отношении остальных государств, возникших по периметру России в западной части бывшего СССР. Именно ультимативные требования «мирного проекта ЕС» в отношении Украины в 2013 году стали одним из наиболее важных факторов возникновения украинского кризиса.
Второй важный миф связан с вопросом о расширении этого объединения и включении в него новых стран. Достаточно долго доминирующим было представление о том, что увеличение количества стран-участниц становится результатом рациональной калькуляции, основанной на объективной оценке способности той или иной страны соответствовать некому «золотому стандарту».
Это не так — за исключением вступления в Европейские сообщества Дании и Великобритании в 1973 году, все остальные волны расширения не учитывали степень экономической готовности стран-кандидатов. Это касается как вступления в ЕС Греции в 1981 году, так и, тем более, Испании и Португалии в 1986-м.
С определенной натяжкой можно сказать, что присоединение к Европейскому союзу Австрии, Швеции и Финляндии (1995 год) действительно не принесло с собой сильных различий в уровне социально-экономического развития.
Но уже следующее масштабное расширение на страны Восточной Европы, а также Кипр и Мальту было настолько политическим проектом, что говорить о сохранении экономической гармонии внутри ЕС уже не приходилось совсем.
Поэтому предоставление статуса стран-кандидатов Украине, которая вообще неизвестно, будет ли существовать в перспективе 5–7 лет, и Молдавии, считающейся сейчас самой бедной страной Европы, можно вполне рассматривать как логическое продолжение пути, на который страны Западной Европы вступили 40 лет назад, пригласив в свои ряды экономически отсталую Грецию.
В сухом остатке мы видим, что европейская интеграция всегда преследовала цели ресурсного освоения новых территорий и укрепления влияния США в Европе, а выход Великобритании из ЕС, как и ее многолетнее особое положение в интеграции, стал возможен только потому, что эту страну связывают с США гораздо более прочные отношения.
И наконец, третий распространенный у нас миф о европейской интеграции касается ее правового и институционального характера. Да, действительно, за несколько десятилетий в Евросоюзе была создана весьма разветвленная система собственных правовых норм и институтов, создающая могущественную иллюзию решения важнейших вопросов на уровне силы права, а не права сильного. Однако нельзя забывать, что все решения в ЕС принимались и принимаются на основе сопоставления индивидуальных силовых (демографических и экономических) возможностей стран-участниц. И в этом смысле политическая целесообразность для наиболее крупных стран последовательно имела все пути для реализации.
Другими словами, в Евросоюзе нет норм и правил, которые бы не отвечали интересам таких стран, как Германия или Франция, в наибольшей степени.
Особенно очевидным это стало в последние 15 лет, когда большинство решений уже прямо принимались на уровне межправительственного торга, а задачей институтов ЕС было только их соответствующее оформление.
Подводя итог, можно сказать, что современные обстоятельства позволяют нам гораздо яснее видеть реальную природу того феномена, который находится к западу от российских границ. И даже если экономические и политические отношения со странами Европы будут в ближайшие годы ограничены, лучшее понимание того, как развивается их объединение, поможет более адекватно оценить его настоящие исторические перспективы.
Россия, как и многие в мире, достаточно долго не имела возможности и желания судить о Европе такой, какой та в действительности является. Но в новой исторической эпохе мы избавлены от необходимости воспроизводить мифы и устоявшиеся, часто нашими собственными усилиями, иллюзии.
