Он очень скромничал: из одного принципа можно выводить тысячи, а то и миллионы фактов. Об этом я тоже многократно писал.
Например, мой отец — один из крупнейших в мире специалистов по составлению уравнений состояния, то есть формул связи температуры, давления и плотности веществ. Из них заодно можно вывести и многие другие важные свойства. Эти формулы очень востребованы в науке и технике. Технология их составления так отработана, что в мире этой работой занято всего около сотни человек (отец уже полвека в первой десятке этой сотни, ибо занят прежде всего разработкой новых методов составления). В основе уравнения — несколько сот (для особо востребованных веществ — тысяч) прямых измерений плотности при разных сочетаниях температуры и давления. Уравнение стыкуется с ними в пределах точности эксперимента. Но когда оно составлено, по нему можно определить свойства вещества в бесчисленных миллионах сочетаний условий (в том числе и в тех, где прямое измерение весьма затруднительно). Это, конечно, лишь крошечный фрагмент целостной картины мира — но даже из него видно, сколь велики её возможности.
Препятствие манипуляторам
К сожалению, цель нынешнего образования — не формирование, а разрушение целостной картины мира. В идеале человек, получивший среднее образование в очень средней американской школе и высшее в болонизированном на всю голову западноевропейском университете, должен не просто не знать о существовании целостной картины мира, а не иметь даже возможности подумать о том, что такая картина в принципе может быть.
Почему так? В основном потому, что в целостную картину мира вписывается далеко не всякий факт. А если не вписывается — одно из двух: либо факт ложный, либо с самой картиной не всё в порядке.
В частности, мне в середине 2000-х годов пришлось всерьёз пересмотреть часть моей личной картины мира, относящуюся к общественным наукам — истории, экономике, политике. Пришлось потому, что накопилась критическая масса фактов, не соответствующих моей тогдашней вере в учения, провозглашающие благотворность неограниченной политической — либерализм — и экономической — либертарианство — свободы личности безо всякой оглядки на общество. Самые рьяные адепты этих учений вовсе отрицают реальность самого понятия «общество». Например, Маргарет Хилда Алфредовна Робёртс (по мужу Тэтчёр, 1925.10.13–2013.04.08) на очередное указание о вреде для общества принимаемых ею хозяйственных мер ответила: общества нет — есть мужчины и женщины. И многие её болельщики в это уверовали.
В конце концов я не только убедился в ложности этих учений, но и установил главную причину заблуждения. Она опять же связана с целостностью картины мира. Точнее, с её многоуровневостью. Эти учения противоречат одному из ключевых принципов общей теории систем: целое больше суммы своих частей. Каждый новый уровень сложности структуры порождает новые закономерности, не сводимые напрямую к закономерностям нижележащих уровней.
Например, теоретически известно: все особенности поведения химических элементов и хода химических реакций можно вычислить на основе уравнений квантовой механики. Более того, для некоторых простейших случаев такие вычисления проведены — и результат точно соответствует эксперименту. Но для большинства практически важных задач соответствующие расчёты столь сложны, что куда легче изучать химию экспериментально и уже на основе результатов этих экспериментов выводить собственные законы химии.
Либерализм и либертарианство пытаются рассматривать только личности и прямые межличностные взаимодействия. Но общество в целом — следующий уровень сложности, не сводимый напрямую ни к личностям, ни к их прямым взаимодействиям. Например, даже простейший элемент экономики — акт купли-продажи — нельзя рассматривать изолированно: на него влияют не только потребности конкретного покупателя и возможности конкретного продавца, но и, например, условия других подобных актов — продавец и покупатель оглядываются на цены предыдущих сделок. А хрестоматийно известное повышение производительности труда вследствие его разделения и подавно невозможно описать в либертарианских терминах. Так, один из основателей либертарианства Людвиг Хайнрих Артурович Эдлер фон Мизес (1881.09.29–1973.10.10) в своих трудах явил полное непонимание условий разделения труда в целом и существования технологических цепочек в частности; одну из его фантазий на эту тему я кратко разобрал в статье http://b-mag.ru/PDFs/2012/2012_02_FEDERAL_02.pdf «Технологические цепочки. Либертарианство несовместимо с производством» — «Бизнес-журнал», №2012/02. Да и оглупление толпы (по сравнению с даже глупейшим человеком в ней), известное любому политтехнологу и массово используемое для организации «цветных революций», не вписывается в догматы либерального восхваления хоть личности, хоть демократии.
Итак, мне пришлось пересмотреть значительную часть своей картины мира, как говорится, под напором неопровержимых улик. Но если бы у меня этой картины вовсе не было — я бы, скорее всего, просто не заметил, что руководствуюсь ложной теорией, и просто колебался с линией партии (как колебались те, кто считал коммунизм не целостной теорией, а всего лишь инструментом обоснования власти нового поколения чиновников).
Этим и хороша целостная картина мира для того, у кого она есть. Этим она и плоха для тех, кто пытается манипулировать другими.
Конечно, тех, кто располагает такой картиной, тоже можно водить за нос. Многие тысячи людей куда поумнее меня совершенно искренне веруют не то что в либерализм и либертарианство, как я, но даже в фантазии Николая Александровича Морозова (1854.07.07–1946.07.30) и в их дальнейшую разработку Анатолием Трофимовичем Фоменко (1945.03.31). А первую книгу Владимира Богдановича Резуна (1947.04.20) я сам встретил с восторгом и даже знакомым рекомендовал. Тем не менее, дальнейшие чтения и размышления убедили меня и в фальшивости Резуна (хотя использованный им способ обмана — анализ стратегических событий по законам тактики, а тактических по законам стратегии — я сам, к стыду своему, не распознал, а узнал только из критических публикаций Алексея Валерьевича Исаева (1974.08.15)), и в принципиальной несостоятельности любых теорий, отстаивающих свободу личности без оглядки на общество. Если бы у меня вовсе не было целостной картины мира, я, скорее всего, вовсе не заметил бы ложности и лживости всех этих учений, а бездумно следовал их указаниям — даже явно противоречащим жизни.
Противодействие осознанию
Если целостная картина мира в какой-то мере защищает от манипуляций — манипуляторы ищут способы её разрушения. В частности, образование сейчас перешло от законоцентризма к фактоцентризму — сводится к зазубриванию множества разрозненных фактов безо всяких попыток понять стоящие за ними закономерности. Более того, некоторые системы образования вовсе не упоминают о закономерностях, а тем более о возможности вывести их из фактов.
Фактоцентризм — прежде всего дикая растрата сил. На то, чтобы запомнить, что треугольник со сторонами три, четыре и пять — прямоугольный, уйдёт не намного меньше сил и времени, чем на понимание какого-нибудь из множества доказательств теоремы Пифагора Мнесарховича Самосского (примерно 570–490 до н.э.) и изучение некоторых сведений из теории целочисленных уравнений. А зная теорему Пифагора и целочисленные уравнения, можно выводить отсюда любое количество прямоугольных треугольников с целочисленными соотношениями сторон (из этих общих закономерностей ещё в античные времена выведена несложная формула для определения таких треугольников). Ответ проповедникам фактоцентризма, ссылающимся на экономические соображения вроде возможности быстро натаскать на конкретную специальность, очевиден: эта концепция чудовищно нерентабельна — за те же деньги и время можно подготовить профессионала несравненно более широкого профиля.
Легендарное следствие фактоцентризма
Поскольку фактоцентризм катастрофически тормозит обучение, он породил забавную легенду о научной сингулярности. Мол, рано или поздно объём научных сведений станет слишком велик для того, чтобы человек мог эти сведения изучить — не говоря уж о том, чтобы с этими сведениями работать. Значит, когда-нибудь целая жизнь будет уходить просто на то, чтобы выучить хоть одну науку — а уж пытаться создать в этой науке что-то новое человек сможет только в глубокой старости, когда у него, скорее всего, просто не будет сил на научные исследования и вообще на серьёзную работу.
Эта страшилка никогда не сбудется — именно потому, что наука в целом строится как раз вокруг концепции целостной картины мира.
Собственно, в европейской культуре наука возникла из желания постичь величие целостного плана создателя. Не берусь обсуждать, почему эта идея сохранилась до сих пор — даже после того, как стало вполне понятно отсутствие создателя. Например, мне удалось построить схему математического доказательства принципиальной невозможности создателя, понимаемого как конечная причина всех причин. Это, конечно, именно схема — в статье http://magazines.russ.ru/october/2007/7/va5.html «Дилогия атеизма» (это название возникло потому, что редакция журнала «Октябрь» объединила две мои статьи, где по одной и той же схеме доказывались и невозможность бога, и бесполезность его для морали и познания) она изложена гораздо проще, чем принято по стандартам строгости рассуждения в современной математике. Но это уже чисто техническая мелочь: любой грамотный математик при желании заполнит все оставленные пробелы.
Но как бы то ни было, сама по себе идея единства строения всей природы вовсе не умалилась от того, что это единство сформировано не внешним создателем, а внутренними закономерностями, действующими в природе. Эти закономерности по-прежнему можно и нужно постигать.
Существенная часть этого постижения — компактификация знаний. То есть приведение их к компактной форме. Это происходит каждый раз, когда мы выявляем закономерность, действующую в той или иной сфере, — переходим от совокупности фактов, наблюдённых нами, к совокупности закономерностей, определяющих и формирующих эти факты.
Приведу простейшие примеры.
Химия когда-то представляла собою невероятное нагромождение сведений о свойствах элементов, о ходе реакции — всё это надо было просто зазубривать. Тогда начинающие химики действительно тратили многие годы просто на запоминание кучи фактов, накопленных в этой сфере деятельности. Но потом Дмитрий Иванович Менделеев (1834.02.08–1907.02.02) открыл периодичность свойств элементов, свёл их в таблицу, и стало возможно заучивать уже не всю совокупность свойств элементов, а только незначительные отклонения их от того, что проистекает из места элемента в таблице. Потом открыли квантовую механику — и стало понятно: и строение периодической таблицы, и вся совокупность свойств элементов, и всё поведение химических реакций проистекают из законов квантовой механики. Правда, точный расчёт свойств элементов и ход реакций на квантовомеханической основе удаётся проделать лишь в простейших случаях — для практически важных задач нужны слишком громоздкие вычисления. Но, тем не менее, само понимание того факта, что химия следует из квантовой механики, изрядно помогает ориентироваться даже в той части химических законов, которую мы вынуждены определять экспериментально ввиду сложности соответствующих расчётов. Поэтому современная химия несравненно проще, чем во времена Менделеева. И хотя мы сейчас знаем о химии на порядки больше, чем тогда, тем не менее химику вовсе не надо тратить всю жизнь на зазубривание этих знаний — он, как и во времена Менделеева, тратит на подготовку к научной работе всего лет 5–10.
Ещё пример. Когда-то существовала громадная совокупность не связанных между собою экспериментальных наблюдений электрических и магнитных явлений. Потом на основе совокупности наблюдений постепенно стали выявляться частные закономерности — законы Ампера, Эрстеда и многих других. Потом их постепенно сводили к более общим законам. В конце концов Джэймс Клерк Джон-Клеркович Максвелл (1831.06.13–1879.11.05) создал единую теорию электричества и магнетизма. Поначалу в ней было ни много ни мало 12 дифференциальных уравнений в частных производных — для непосредственной работы такая форма достаточно сложна. Но Оливёр Томасович Хевисайд (1850.05.18–1925.02.03) свёл эти 12 уравнений к 4. Они стали удобообозримы и удобны для манипулирования — и на основе формы, найденной Хэвисайдом, сразу же сделано множество новых открытий в области электромагнетизма. На основе этих открытий возникли многие технические средства — одна радиотехника чего стоит! Их вряд ли удалось бы создать методом научного тыка, опираясь только на экспериментальные наблюдения и даже на выведенные из них частные законы Андре Мари Жан-Жаковича Ампера (1775.01.20–1836.06.10), Ханса Кристиана Сэрен-Кристиановича Эрстеда (1777.08.14–1851.03.09) и многих других исследователей — хотя без наблюдений, конечно, невозможны никакие законы, а без частных законов не вывести общие.
Примеры компактификации в самых разных науках можно множить. Ведь она — общая закономерность для любой науки. И эта закономерность позволяет нам не опасаться, что мы когда-нибудь утратим возможность ею заниматься просто из-за нехватки сил на изучение всего необходимого в этой науке. Компактификация знаний позволяет не опасаться научной сингулярности.
С чем не поработать — то не продать
К идее научной сингулярности очень тесно примыкает ещё одна страшилка — технологическая сингулярность: предположение, что рано или поздно новые устройства будут появляться быстрее, чем мы будем их осваивать. Насколько могу судить по своему опыту, эта страшилка столь же беспочвенна.
Основная доля созданных мною — в основном в 1980-е годы — программ предназначалась для управления технологическими процессами (по большей части на свеклосахарных предприятиях). И работали эти программы на машине СМ-2 с такими техническими характеристиками: тактовая частота процессора — 2 МГц (не 2 ГГц, как сейчас в большинстве ноутбуков, а именно МГц, то есть в 1000 раз меньше); суммарная ёмкость оперативной памяти — 256 Кб (не 256 Мб, как сейчас в самом захудалом сотовом телефоне, а в 1024 раза меньше); внешняя память — 2 диска ёмкостью по 2400 Кб каждый (для сравнения — ёмкость диска, где я держу архивные копии своих текстов и накопленный мною архив скачанных материалов — чуть меньше 2400 Гб, то есть в миллион раз больше). Вот на таких — анекдотически малых по нынешнему времени — ресурсах я делал вполне серьёзные программы. Они собирали очень большой набор сведений о ходе технологических процессов на целом свеклосахарном заводе. Они представляли сведения в форме, позволяющей сотруднику завода управлять этими процессами. Они сами управляли многими из заводских процессов. Итак, даже тогда, на таком ничтожно малом — даже по тогдашним меркам — объёме ресурсов решались серьёзные и практически важные задачи.
Почему же сейчас — на ресурсах тысячекратно и даже миллионнократно больших — мы не творим какие-нибудь вообще невообразимые чудеса?
Скажем, программы управления технологическими процессами, насколько я могу судить по современным публикациям, в принципе не так уж далеко ушли от того, что делал я. Правда, это связано в значительной мере с тем, что завод-автомат остаётся утопией — причём не потому, что технически неосуществим, а потому что концептуально не нужен: значительно проще и эффективнее оставить на заводе некоторое количество людей для действий в непредвиденных ситуациях, чем пытаться предвидеть все ситуации и соответственно запрограммировать реакции на них. Но всё же современные компьютеры вроде бы позволяют автоматизировать куда больше, чем уже сделано.
И во многих других сферах возможности техники прогрессируют куда быстрее, чем задачи, решаемые с помощью этой техники.
Почему так? Прежде всего потому, что по мере роста возможностей техники всё большая часть этих возможностей используется на то, чтобы удобнее отображать перед человеком информационную картину в целом и действия этой техники в частности.
Скажем, в системах, спроектированных при моём участии, было нечто более-менее похожее на графическое представление технологического оборудования и параметров режима его работы. Но именно более-менее похожее: операторам этих систем приходилось тратить заметное время на то, чтобы обучиться работе с этими довольно условными картинками. Сейчас аналогичные системы предоставляют ту же информацию столь наглядно, что понять её сможет с ходу всякий, кто вообще хотя бы в самых общих чертах знаком с устройством завода и представляет себе, какие процессы в нём идут. Как видно, львиная доля прироста возможностей управляющих компьютеров ушла не на то, чтобы решать более сложные задачи. На самом деле уже в моё время были созданы алгоритмы решения большей части задач управления технологическими процессами на свеклосахарных предприятиях, и практически все они успешно решались. Соответственно прирост возможностей техники пошёл прежде всего на то, чтобы упростить работу человека с этой системой.
Другой пример. Чтобы стронуть с места первый в мире четырёхколёсный автомобиль Карла Фридриха Михаэля Йоханн-Георговича Бенца (1844.11.25–1929.04.04), водителю нужно было совершить в строго определённой последовательности — и зачастую в течение строго определённого времени — 20–25 (не помню точное число) разных операций. Чтобы стронуть с места современный автомобиль, требуется совершить от 3 до 5 операций — в зависимости от уровня его навороченности (при автоматической коробке передач нужно меньше действий, чем при ручной; в некоторых автомобилях даже не надо поворачивать ключ зажигания — машина сама реагирует на радио-брелок в кармане водителя и при первом же нажатии на любую педаль сама включит двигатель). Соответственно, если на заре автомобилизации профессия водителя была героической — покруче, чем нынешний военный лётчик, то сейчас во всём мире миллионы автомобилей водят люди, прошедшие самый краткосрочный курс обучения. А иной раз автомобиль ухитряются стронуть с места — и даже проехать в нём несколько сот метров — дошкольники в порядке баловства. Более того, бывали случаи, когда такая поездка заканчивалась благополучно.
Итак, по мере развития любой техники всё большая часть её ресурсов тратится на упрощение взаимодействия человека с нею. Поэтому технологическая сингулярность не возникнет никогда. Просто потому, что разработчики любой техники прекрасно понимают: её создают не в порядке искусства для искусства, не для того, чтобы поставить её в музей и любоваться ею, а для того, чтобы ею пользовались. Соответственно разработчики принимают все доступные им — в данный момент при данном уровне техники — меры, чтобы их творением действительно можно было пользоваться. Как ни будет развиваться и совершенствоваться техника, но не будет случаев, чтобы ею в принципе нельзя было пользоваться или чтобы для овладения ею требовались усилия, доступные лишь немногим избранным. Напротив: чем новее техника — тем доступнее.
Конечно, не всякая техника всякому даётся с ходу. Например, мне знакомы люди, отказывающиеся от смартфонов, потому что боятся их сложности. Но, как правило, с появлением новой версии операционной системы пользоваться ею оказывается проще, и заметная доля тех, кто раньше отказывался от смартфона, переключается на них — это я тоже наблюдал.
Так что не надо нам бояться ни научной сингулярности, ни технологической, поскольку и учёные, и конструкторы — тоже люди. Прекрасно понимая, каковы ограничения возможностей людей, они вписываются в эти ограничения.
