Она — Селиончик (Сухарькова) Анастасия Григорьевна
— Я родилась в Тульской области в селе Синявине 24 декабря 1922 года. Перед войной переехала из Тулы, где работала счетоводом на патронном заводе, сначала в Подольск, а потом в Москву. Здесь поступила в авиационный техникум, который вскоре после нападения немцев на СССР был эвакуирован, но я осталась в Москве. Устроилась инструктором-ткачом на ткацкую фабрику. Однажды вручили повестку из райвоенкомата. В призывной комиссии сперва устроили испытание на грамотность (пришлось читать им газету), потом врачи проверили здоровье — «годная!». После этого забрали у меня паспорт и отправили на грузовике сперва в Чернышевские казармы, а оттуда в воинскую часть в Химки, на карантин. Через несколько дней приехал лейтенант, посмотрел мои документы (а я к тому времени уже окончила 2 курса авиационного техникума) и забрал с собой в Москву.
Со 2 апреля 1942 года я была зачислена в 1-й зенитный пулеметный полк ПВО, где значилась по специальности разведчик. Вместе с другими училась стрелять из ружья, из пулемета. Мы даже сдавали экзамен на скорость, и кто не успевал уложиться в норматив — тех отчисляли из полка.
Мы охраняли гостиницу «Москва». Жили здесь же, питались в столовой на 7-м этаже (жильцы гостиницы обедали в другой). Дежурить на посту нужно было по 2 часа: сперва «караулили» гостиничные лифты, а потом находились около зенитных пулеметных установок. Самой мне не довелось подбить какой-нибудь «Юнкерс», но наш полк во время вражеских авианалетов сбил 9 немецких самолетов.
Некоторое время спустя в нашей части случилось ЧП: нашего командира Накашидзе арестовали как диверсанта. Полк расформировали. Меня после этого перевели с 7 ноября 1942 года в 57-ю зенитную артиллерийскую дивизию под командованием Чернявского. Моя новая часть находилась под Москвой в деревне Никулино (это в районе железнодорожной станции Щербинка).
Теперь я служила на посту ВНОС (воздушное наблюдение, оповещение и связь), где занимались опознанием приближающихся самолетов: определяли по звуку, чьи они — наши или немецкие, в каком направлении летят... Результаты по телефону передавали начальству. Дальномером определяли скорость и высоту полета вражеского самолета, докладывали командиру, а тот уже принимал решение: давать команду «огонь!» или нет. Самолеты определять было не трудно: они же отличались формой крыльев, носа, хвостового оперения. Мы изучали эти внешние признаки различных типов немецких и наших истребителей, бомбардировщиков по специальным альбомам. Кроме того, был специальный автомобиль с приборами по определению самолетов... Позднее наш расчет участвовал еще и в проведении салютов в Москве, устраиваемых по случаю больших побед на фронте и освобождения крупных городов...
Было ли опасно? Было. Ведь нас передвинули туда, в район деревни Никулино, на место, где до того находился другой расчет, и его уничтожила немецкая авиация. Но меня и моих товарищей такая участь миновала.
В эту же часть перевели служить и будущего моего мужа. Однажды дежурила на посту, смотрю: какой-то незнакомый военный идет. Но тогда мы лишь молча взглянули друг на друга. А потом меня распределили в то же подразделение, где он служил дальномерщиком — определял с помощью прибора расстояние до самолетов. Как-то привезли картошку для нашей кухни, и девчата стали ее перебирать. Сергей подошел ко мне, спросил, как зовут, и стал помогать, несколько раз забрал полные ведра и уносил их на продовольственный склад. После окончания работы предлагает проводить до землянки. Когда шли, он вдруг положил мне руку на плечо, поцеловал и говорит: «Давай поженимся!» У меня тогда никого не было, так что подумала: «Раз зовет, надо соглашаться». Но вслух говорю: «Я скоро демобилизуюсь, а тебе еще служить». Сергей отвечает: «Закончу службу и приеду к тебе». Короче, согласилась я. Никаких ухаживаний романтических, никаких цветов, как в кино, у нас не было, — война ведь.
Мы сразу как-то поверили друг другу. Я ему про свое тяжелое детство рассказывала — как маму и отца арестовали. Он мне — про свою жизнь... Помню, смешной случай от него услышала. Выдали как-то Сергею обед в части, он сначала из котелка вычерпал всю жижу, а мясо оставил на «закуску». Только хотел полакомиться, зачерпнул ложкой эту гущину — а там лягушка! Их много прыгало по землянкам. Пошел к старшему повару разбираться, тот говорит, что такие случаи часто и прежде бывали, но никто до сих пор не жаловался. Боялись, возможно, а Сергей, выходит, не испугался. Ну, короче, навели после этого порядок на кухне.
Так и служили мы вместе до самой Победы. Когда он стал расчетом ПУАЗО (то есть прибором управления артиллерийским зенитным огнем) командовать, я у него оказалась в подчинении. Но только никаких поблажек все равно не было
Я демобилизовалась 10 июля 1945 года, а незадолго до того мы поженились. Свадьбу отмечали прямо в землянке. Чтобы накрыть праздничный стол, офицеры отдали свои пайки, а водку заранее по карточкам купили в Москве. Еще картошки в соседней деревне раздобыли, один старший сержант кроликов принес... Местным интересно было взглянуть на праздник: подходили и смотрели в маленькое окошко землянки... Еще запомнилось, что собравшиеся за свадебным столом часто кричали «горько!» и заставляли нас с Сережей целоваться. Я вообще очень стеснялась подобной демонстрации чувств, а тут еще, чтобы всем присутствующим лучше видно было, нам приходилось вставать на скамейку... Так и началась наша совместная семейная жизнь длиной почти в сорок лет.
Военный билет Анастасии Селиончик (Сухарьковой). Фото из личного архива.
Он — Селиончик Сергей Филиппович
— ...Однажды случайно из папки с семейным архивом выпал конверт, — рассказывает Тамара Сергеевна. — В глаза мне бросился такой знакомый почерк на пожелтевших уже страницах вложенного в него письма. Отец умер 19 мая 1984 года, а письмо написано им незадолго до этого, в ноябре 1981-го. Вот что вспоминал папа:
«16 октября 1940 года я был призван в армию. Военкомат направил меня в Московскую полковую школу Службы ВНОС. Проучился там 8 месяцев и 4 дня. Началась Великая Отечественная война. В это время я был в лагерях у деревни Зюзино. Подняли нас по тревоге, вернули в расположение части, а уже оттуда направили 25 июня 1941 года в район города Талдом. Командир роты младший лейтенант Толешов и политрук лейтенант Худояров назначили меня начальником наблюдательного пункта (НП) у деревни Большая Березина. Некоторое время спустя перевели начальником НП №13, расположенного в соседней Калининской области, у деревни Строево. Я проводил занятия по боевой стрельбе по движущейся внезапно появляющейся цели, за отличную стрельбу получал благодарности.
Помню, в ноябре, находясь в землянке, я услышал подозрительный гул самолета. Спросил наблюдателя: что слышно в воздухе? Он в ответ — ничего. Но звук приближался. Погода была облачная, только кое-где «окна» чистого неба. Я схватил винтовку, выскочил из землянки; по звуку определил: приближаются несколько самолетов. И вдруг прямо над головой в одном из «окон» появился немецкий «Юнкерс-88». Я сделал три выстрела по нему, но вражеский бомбардировщик тут же скрылся в облаках. Через короткое время появились два наших истребителя И-16. Как нам потом сообщили, этот «Юнкерс» удалось подбить, и он упал километрах в двадцати.
Спустя несколько дней, вечером метрах в 150 от нашей землянки пролетели на бреющем три «Мессершмита-110». Я тогда не дал команду открыть огонь, чтобы не обнаружить НП. Однако после очень досадовал на себя за такое решение.
...В конце апреля 1942 года меня отправили из части на пересыльный пункт в Москву, а оттуда перевели на новое место службы в 1764-й зенитный артиллерийский полк под командованием майора Терехина, входивший в 57-ю дивизию. Это была тогда одна из частей Московской противовоздушной обороны.
Теперь с немецкими самолетами пришлось воевать на 23-й батарее, которой командовал лейтенант Белоногов. А что такое зенитная батарея? 4 орудия, дальномер, пулемет, прибор ПУАЗО и около 70 человек личного состава. Батареи противовоздушной обороны располагались в километре друг от друга, а неподалеку были установлены прожектора. Когда в ночное время летят немецкие самолеты и чистое небо, то даже звезд порой не видно от вспышек снарядов и света прожекторов. Настоящий фейерверк...
Сперва назначили меня на батарее командиром дальномера «ДЯ», затем перевели в расчет 85-миллиметрового зенитного орудия — был сперва наводчиком, а потом зам. командира орудия. Тренироваться в стрельбе приходилось часто: немецкие самолеты днем и ночью стремились к Москве. Однако лишь одиночным их бомбардировщикам удавалось прорваться сквозь тысячи разрывов снарядов наших зениток. После меня перевели обратно на дальномер, так как не оказалось специалиста, способного хорошо измерять высоту и дальность цели, а у меня было не только отличное зрение и навык производить точные измерения. Без таких данных, полученных с дальномера, батарея небоеспособна.
Пришлось впоследствии и пулеметчиком быть, командовать расчетом прибора ПУАЗО (будущая жена моя Анастасия как раз на нем работала)... Однако в связи с тем, что опять на дальномере некому оказалось работать, меня снова в дальномерщики поставили. В общем, универсалом был на батарее.
Лиха мы, конечно, хватили в ту пору боев под Москвой. Сколько земли пришлось перебросать, когда окапывались, — тонны! А паек-то тощий: бывало, выдавали по буханке хлеба на 8 человек... Мокли, мерзли, вшей кормили. И постоянная угроза получить ранение или вовсе быть убитым. Причем главным образом от своих же снарядов: после их разрыва на высоте вниз обрушивался дождь осколков — только и слышишь: шлеп да шлеп, падают где-то рядом.
Так и защищали мы столицу от налетов фашистской авиации до самой Победы. На этой батарее я получил медаль «За оборону Москвы». А еще одной «наградой» за ту войну стало «профессиональное увечье»: от грохота орудийной стрельбы у меня в те годы повредились барабанные перепонки, стал глохнуть. Врачи осмотрели и отправили в декабре 1945-го в госпиталь на операцию...»
