Парижская опера, 2003 год: колено стало больше, чем его голова
Николай Цискаридзе, звезда мирового балета, премьер Большого театра прилетел в Париж готовить балет «Клавиго». Будучи человеком суеверным, он, пока сидел в самолете, все не мог забыть, как на выезде к Шереметьево, прямо перед его машиной зажегся красный свет. Танцовщик подумал: «Какой плохой знак, как будто меня останавливают: не езди!»
Однако он легко забыл об этом, приступив к репетициям и неутомимо исследуя Париж после работы. Время летело быстро, на 23 октября было назначено его первое выступление в «Клавиго» на сцене Парижской оперы.
20 октября шла обычная репетиция, и ничто не предвещало беды. Неожиданно Николай поскользнулся после прыжка.
— Левая нога уходит куда-то вбок, неестественно выворачиваясь назад. Я падаю на нее всем телом, раздается страшный хруст, как будто в полной тишине кто-то разделывает курицу. Через мгновение очнувшись, выправив ногу перед собой, я увидел свою коленную чашечку, неестественно свернутую набок, — вспоминал Николай. — В шоке, ударом ладони, я вправил ее на место.
Оркестр остановился. Вокруг меня, беспомощно сидящего на полу, столпились артисты. Это длилось не более нескольких секунд, я тут же вскочил на ноги: «Все нормально! Это просто случайность!» — и продолжил спектакль. Разбежавшись, я прыгнул, моя толчковая левая нога «сложилась» как карточный домик…
Несмотря на травму, Цискаридзе рвался продолжать прогон спектакля: «нужно пройти до конца, ведь скоро премьера!» Его еле уговорили пойти сделать снимок и отдохнуть. Вместе со своей переводчицей Марией Зониной Николай отправился в клинику, а затем с удовольствием поужинал в Машиной компании. На следующий день он горестно покачал головой, разглядывая колено: оно было больше, чем его голова.
Но Цискаридзе и в этот момент был уверен, что отек быстро спадет. На приеме у врача он заставлял Машу спрашивать то, что его интересовало больше всего: «когда можно будет танцевать?» Доктор воздел руки к небу и закатил глаза
— Он поставил передо мной большой муляж коленного сустава, где на липучках держались резиновые связки и пластмассовые мениски, и начал у нас на глазах из этого муляжа по очереди все с треском вырывать, — вспоминал танцовщик. — Оказалось, что у меня в левом колене уцелела только задняя крестообразная связка и внешний мениск, больше ничего…
А я, как невменяемый, снова за свое: «Танцевать-то я смогу?» «Нет, не сможете! — рявкнул наконец врач, рассерженный моей тупостью. — Год как минимум потребуется на восстановление ноги». «Как год?!» — ахнул я.
Французская сторона настояла на том, чтобы оплатить операцию на колене и пребывание в больнице, а Попечительский совет Большого театра взял на себя оплату реабилитационного центра, принадлежащего министерству спорта Франции, лучшего в Европе.
Французы выдали Николаю наколенник с двумя металлическими заклепками по бокам, чтобы поддерживать колено, оставшееся без связок, и в таком виде он отправился в Москву открывать больничный и оформлять различные документы.
— Перед моим отъездом из Москвы в Париж на операцию одна приятельница вызвалась меня куда-то подвезти на своей машине, я ходил с трудом. Рядом со мной в салоне автомобиля оказалась ее подруга. Женщина вдруг спросила: «Когда у вас операция?» — «24 ноября».
— «А когда у вас день рождения?» — «31 декабря». Она вдруг: «Очень вас прошу, не оперируйтесь 24-го, перенесите операцию хотя бы на неделю». — «Я не могу, все уже оговорено». А она: «Это день затмения, очень нехорошо, не надо вам оперироваться в этот день…» Я ту женщину не послушал. — вздыхал Цискаридзе.
Наверное, танцовщик никогда бы не вспомнил об этом, если бы вскоре не оказался между жизнью и смертью
Как сын Депардье лишился ноги, а потом и жизни
24 ноября 2003 года Николаю провели эндоскопическую операцию. По плану он должен был провести в клинике всего лишь три дня и отправиться на два месяца в центр реабилитации для спортсменов в Капбретоне. Все прошло прекрасно, уже готовили документы на выписку, как вдруг вечером температура подскочила под сорок. Цискаридзе впал в беспамятство и начал бредить.
Доктора обнаружили, что во время операции занесли бактериальную инфекцию — золотистый стафиллокок. Танцовщику угрожала смерть: ему диагностировали заражение крови, и никто не знал, дотянет ли он до своего 30-летия 31 декабря.
Ногу могли ампутировать в любой момент, но Николай не понимал ни этого, ни того, что он на волоске от смерти. В беспамятстве Цискаридзе погружался в кошмары, с трудом приходя в себя, чтобы подготовиться к очередной операции.
В течении трех недель ему сделали десять операций под общим наркозом. Какая страшная нагрузка на организм. Но танцовщики такого высокого уровня — что профессиональные спортсмены. Он был молод и здоров, сдаваться так просто не собирался.
Позже Николай узнал, какая страшная участь постигла сына Жерара Депардье — Гийома. Он упал с мотоцикла, повредив правое колено. Во время операции врачи занесли в кровь стафилококк и началось самое страшное – гангрена. 17 операций, восемь лет на обезболивающих.
Ему отняли сначала стопу, потом ногу по колено, он встал на протез. Гийом основал ассоциацию для помощи жертвам внутрибольничного инфекционного заражения и не подал на врачей в суд. Через несколько лет Гийом скончался от скоротечной тяжелой формы пневмонии.
В клинике у Николая постоянно дежурили два ангела-хранителя, как он их называл: переводчица Мария Зонина и Галина Казноб, подруга Илзе Лиепы, вышедшая замуж за француза.
— Меня брали в операционную последним как гнойного больного, в конце дня. И каждый раз это было путешествие в очередной круг ада. Я изучил весь свой маршрут от палаты до операционной по потолкам и лампам. Я видел их множество раз, когда меня везли по коридорам на каталке.
Провожая меня в операционную, Галя каждый раз боялась, что меня могут привезти в палату с ампутированной ногой. Я умирал в муках на чужбине, — вздыхал Цискаридзе.
Иначе как чудом это никто назвать не мог
Несмотря на все усилия врачей, температура ниже 40 не опускалась. Сопровождающих Николая женщин предупредили, что он может умереть в любую минуту. Есть танцовщик не мог, ему ставили капельницы, вес таял. Вести о том, что происходит в клинике дошли до премьер-министра Франции, который был знаком с Цискаридзе.
— Как-то открывается дверь, в проеме стоит жандарм в полной форме, с торчащими в разные стороны усами, как в кино: «Etes-vous Nikolai Tsiskaridze?» Я опешил: «Oui», — вспоминал Цискаридзе. — Он протянул мне письмо с гербовой печатью Франции. Премьер-министр г-н Раффарен писал, что очень обеспокоен моим состоянием и желает мне скорейшего выздоровления.
Он помнил меня еще по «Жизели» в Москве. А второе его письмо — разгромное — было адресовано клинике, мол, что это такое, золотистый стафилококк, вы что, с ума сошли?! К ним тут же заявилась проверка. Неожиданно для себя и клиники я оказался персоной государственной важности.
И ведь клиника была неплохой. Как же такое могло произойти?
Температура впервые упала до 38 только через две недели, и Николай взмолился:
— Дайте же мне наконец помыться!
— Что вы такое говорите?! Это опасно, нельзя! — бурно запротестовали врачи.
— Я хочу умереть чистым, — уперся Николай.
Руку с торчащей в вене иголкой от капельницы, которую не отключали, и ногу полностью замотали скотчем.
— Я встал под душ. Когда вода коснулась моего лица и струйками потекла к шее… Ничего лучшего в жизни я не испытывал, — рассказывал танцовщик. — Только в тот момент, оказавшись на грани смерти, я наконец понял, что значит настоящее Счастье.
Но это крайне важное для меня открытие никак не меняло положения дел. Парижские врачи уже боролись не за мою ногу. Они боролись за мою жизнь. Что будет со мной дальше, мог знать только Всевышний…
В Парижской опере каждый день начинался с совещания по поводу Цискаридзе. Директору предоставляли полный отчет по его самочувствию — температура, состояние, как лечат, чем лечат. И каждый день один и тот же ответ из клиники: ситуация по-прежнему критическая.
Несмотря на тяжелое состояние танцовщика, его навещала местная творческая элита. Однажды пришел потомок первой волны русской эмиграции Владимир Рен. Он появился не один, привел с собой православного священника из храма Александра Невского в Париже. Тот исповедал и причастил Николая.
— Было такое чувство как будто кто-то меня отпустил… Впервые за эти недели я заснул сном младенца, без укола, крепко и безмятежно. На следующий день с утра упала температура. Врачи диву давались. Иначе как чудом это никто назвать не мог, — разводил руками Николай.
— Я просто физически ощущал, как жизнь возвращается в мое тощее, слабое, измученное тело. Когда меня отключили от капельницы, все вены на руках оказались исколоты до такой степени, что на них не было ни одного живого места.
Смерть отступила, Николай пошел на поправку и 18 декабря отправился на восстановление в Капбретон. Цискаридзе купили два билета на поезд: на одном месте сидел он, на другом лежала его нога.
Рядом с Капбретоном находится Биарриц, очень русский французский город. Там имеется православный храм — Покрова Богородицы и святого Александра Невского, построенный в конце XIX века по указу императора Александра III.
Церковь закрывается днем, но там действует правило: если вы говорите, что вы из России, вам ее откроют в любое время. Николай постучался в дверь, сказал: «Из России» — двери тут же открылись.
— Я ведь ни разу не вышел на сцену, не помолившись. Меня мама еще так приучила, я перед каждым своим спектаклем ходил в храм. И так делал всю свою артистическую жизнь, исключением были гастроли, тогда не всегда получалось. Но в Грузии и в России я всегда сначала шел в храм, а потом выходил на сцену, — делился Николай.
Прошел год со дня того злополучного прыжка. Все это время Цискаридзе усиленно занимался, ведь с травмированной ноги фактически исчезли мышцы. Он восстанавливал их заново, часами катаясь на велосипеде по Москве и занимаясь на тренажерах.
Из-за того, что ему полгода после операций нельзя было прыгать, он осуществил свою детскую мечту — дебютировал в роли феи Карабос в «Спящей красавице».
— Появляясь, топая ногами, она как бы утверждала: «Меня не ждали! Но я буду здесь! Буду!» Примерно то же самое я мог бы сказать и о себе, — улыбался Николай.
Его полноценное возвращение на сцену случилось в мюзикле «Ромео и Джульетта» в Московском театре оперетты 1 октября 2004 года.
А 13 октября Николай наконец-то появился на сцене Большого театра в роли Германна в «Пиковой даме», хотя еще несколько дней назад в театре его недоброжелатели злорадствовали: «он не сможет!»
Перед спектаклем мне дали репетицию с Фадеечевым и концертмейстером. Пустая сцена Большого театра, без кулис, совершенно открытое, огромное пространство — и я там один. Начинаю танцевать, делаю шаг — и падаю, делаю шаг — и падаю, делаю шаг — и падаю. Не могу описать, что это было! В какой-то момент, сев на пол, в отчаянии, я с ужасом выдохнул: «Я… не могу…», — вспоминал Николай.
Николай Борисович тогда уже ходил, тяжело опираясь на палку. Грузный, он вдруг неожиданно ловко вскочил со своего стула, стоявшего на рампе, и, бросившись ко мне, стал с силой, точно пикой, толкать меня своей палкой, больно попадая то в мое плечо, то в ребра, повторяя почти злобно:
«Ты не будешь останавливаться! Ты будешь двигаться! Будешь!» Действуя таким образом, Фадеечев заставил меня пройти весь балет от начала и до конца.
В общем, палка животворящая, а главное, вера в Цискаридзе гениального в прошлом танцовщика и прекрасного педагога Фадеечева сделали свое дело. Николай блистательно станцевал в «Пиковой даме».
Цискаридзе блистал на сцене еще 9 лет. В октябре 2013 года от него наконец-то избавились. Но к бессильному негодованию тех, кто не желал добра прославленному танцовщику, Цискаридзе возглавил Академию русского балета имени Вагановой, а 29 ноября 2014 года был избран ректором.
Он ушел из Большого театра еще полный сил, но век танцовщика не так-то долог. Уйти в 40 лет — это навсегда остаться непревзойденным, не продемонстрировав закат своей звезды.