Сменил фамилию. Пережил раскулачивание, голод, армию, Курскую дугу, плен, побег из плена… Десять лет ходил под лагерной статьей. Никакого специального актерского образования. Завербовался в театр на Севере. Рассчитал, что все равно дальше Норильска не сошлют. В Москву на прослушивания приехал в лыжном костюме — ничего больше не было. Жить негде — спал на подоконнике в чужом парадном. Лето, жара, зимний лыжный костюм… Ни в один столичный театр не взяли.
Об этом любила вспоминать его подруга, актриса Римма Маркова, которую сейчас все цитируют. Правда, дали сняться в кино.
Когда Товстоногов увидел его на экране, то закричал на весь просмотровый зал:
— Глаза!
Это мне рассказывала его завлит и соратница — Дина Морисовна Шварц. Она сидела рядом с Георгием Александровичем и первой отреагировала на крик своего патрона. У Смоктуновского были глаза князя Мышкина…
По другой версии, Товстоногов вспомнил про эти глаза много позже, уже на репетициях «Идиота», и велел разыскать неизвестного артиста.
Глаза — душа. С них все началось. Когда глаза вспыхивали и сияли своим блаженным голубым светом, это стало первым явлением святости на безнадежно атеистической советской сцене. Никто этого не смог потом ни повторить, ни изобразить.
Мышкин Смоктуновского появлялся со своим узлом, в нелепой шляпе и плаще-пыльнике, как какой-нибудь Блаженный Августин. Ему хотелось благоговейно внимать, целовать край его одежды, креститься, когда он появлялся, и осенять его крестным знамением, когда он уходил за кулисы.
В обезбоженной стране вдруг ниоткуда объявился святой.
Причем случилось это как раз в 1957 году, ровно спустя год после того, как Хрущев отважился произнести свой доклад о «Культе личности». Каменный колосс вдруг закачался и рухнул. В облаке пыли, посреди каменных и гипсовых руин, появился Князь Света, Мышкин Иннокентия Смоктуновского.
«Я космический артист», — скажет он на полном серьезе много лет спустя во время дружеский пикировки с Олегом Ефремовым и Анатолием Смелянским.
Они только ехидно усмехнулись. Но в словах Смоктуновского не было ни хвастовства, ни позы. Он так себя ощущал — космический пришелец, театральный блаженный.
На самом деле об этом мало кто догадывался. Над ним даже принято было незло подшучивать: «Ну, Кеша опять в своем репертуаре».
Да, он сам первым высмеял свою маску «святого» в «Берегись автомобиля», сыграв доброго жулика-мстителя Деточкина.
И тем не менее получасовые овации после «Идиота», когда люди физически не могли покинуть зал и отпустить его со сцены, — что это, как не жажда продлить пережитое чудо? Редчайший случай, когда зрители в партере БДТ становились похожи на паломников где-нибудь в Лурде или у Храма Гроба Господня в Иерусалиме. Экстаз и единение.
Смоктуновский вернул забытое понятие чуда на нашу сцену. После он мог бы вообще больше ничего не играть. Просто остаться самым великим князем Мышкиным в мировой истории театра. И все!
Думаю, что его конфликт и последующий разрыв с Товстоноговым был связан как раз с тем, что чуда, которого теперь все от него ждали, он больше повторить не смог. Чуда на конвейере не бывает. Ну как можно было играть «Иркутскую историю» после такого «Идиота»? Арбузова после Достоевского? А Товстоногов это отказывался понимать. Порядок и дисциплина во вверенном ему театре — прежде всего!
Всю жизнь Смоктуновский тяготился режиссерской деспотией. Не скрывал, что был страшно разочарован своей работой с Георгием Козинцевым в «Гамлете», отказался потом у того сниматься в «Короле Лире», отверг предложение Бондарчука сыграть Андрея Болконского в «Войне и мире», буквально сбежал со съемок «Анны Карениной», хотя все говорят, что у него там были гениальные пробы в роли Каренина. Священный огонь сжигал его изнутри, требуя и не находя выхода.
При внешнем благополучии и огромном успехе, при всех своих регалиях и звании народного артиста СССР, в нем продолжал жить блаженный и безумноватый князь Мышкин. Человек без кожи, человек без свойств, притаившийся в своем достоевском подполье, о котором никому ничего не полагалось знать. И эта обезоруживающая улыбка тихопомешанного, и всплески красивейших рук, и, конечно, голос.
Свернутый текст
Великий тенор эпохи. Смоктуновский не говорил будничные и скучные слова — он их пел. Особенно этот контраст был заметен, когда он оказывался рядом с мхатовцами из «Сталеваров», «Заседания парткома» или «Так победим!». Даже в ефремовской «Чайке», где ему достался Дорн, он был больше похож на князя Салину, непонятно зачем забредшего в этот средне-русский пейзаж из своего сицилийского дворца в «Леопарде».
После святых и блаженных в его жизни наступил черед аристократов крови. Они давались ему легко. Помню, как в фильме «Первая любовь» по Тургеневу, где Смоктуновский играл отца главного героя, он впервые заговорил по-французски.
О, как это было красиво!
И барство его манер, и презрительный прищур, и изумительный выговор, выдававший завзятого франкофила. И гордая осанка опытного наездника… Откуда это все у кулацкого сына из далекой деревни под Красноярском? У актера-неудачника, обивавшего пороги столичных театров почти десять лет? Действительно, космический артист!
Дано было в этом еще раз убедиться, когда он сыграл Иудушку Головлева в спектакле «Господа Головлевы». Он там вновь спустился в свой ад, но уже как бы с другого входа, указанного Салтыковым-Щедриным и срежиссированного Львом Додиным.
Это было самое дно русской души, где ненависть к ближнему и жажда власти слились воедино в некий невыносимый концентрат, чистый яд. Один глоток, и тебя нет. Весь спектакль — серия смертей, бесконечная череда похорон. Род Головлевых обречен. Они все до одного должны умереть. Останется только один Иудушка. Он и есть Князь Тьмы. И его бесконечные речитативы — это безостановочное плетение паучьих словесных сетей, где задыхается и гибнет все живое. Великая роль! Как жаль, что встреча с режиссурой Додина у Смоктуновского была только одна.
Он тяжело пережил раздел МХАТа. Когда их впервые собрал Ефремов у себя в номере в гостинице «Европейская» в Ленинграде, чтобы рассказать о своем плане разделения труппы, реакция у Смоктуновского была почти как у князя Мышкина после убийства Настасьи Филипповны («Ты хотел ее убить перед свадьбой ножом, вот этим ножичком?»).
Отчаяние и ужас.
— Олег, пощади! Мы же все пенсионеры!
Но смирился. И оставался с Ефремовым до конца.
Мне рассказывала о Смоктуновском Алла Сергеевна Демидова. Она даже книгу о нем написала. Много лет они были соседями в Доме кинематографистов на Икше. Счастливое время! Смоктуновский любил природу. Любил копаться в земле. Привозил семена и саженцы из разных заграниц. Сажал и ждал, что там потом у него вырастет. Соседи-кинематографисты раздражались и свирепели. Им хотелось обычной травы, знакомого поля и чтобы ничего не бросалось в глаза. А у Смоктуновского то подсолнух вымахает под два метра, то какие-то безумные алые маки расцветут, то заморская лилия, явно не из здешних мест, гордо вознесется над скромным клевером и крапивой.
И в этих странных, причудливых растениях, предназначенных для другого сада и другой жизни, ощущалось его незримое присутствие, его легкая рука, его бесхитростная улыбка, его желание удивить, поразить, восхитить, быть не таким, как все.
Что еще надо знать о Смоктуновском? Что он очень любил свою жену Суламифь Михайловну. Она была его спасительницей. Он звал ее свой «Соломкой», почти по Мандельштаму. Что был заботливым и нежным отцом. А его дочь Маша до сих пор во всех своих интервью называет его не иначе, как «наш папочка». Уверен, что Иннокентию Михайловичу это было бы очень приятно.
P/S. 28 марта 2025 года ее папочке исполнилось 100 лет.
© Сергей Николаевич
