Тем не менее, усилия Москвы, скоординированные с региональными правительствами, а также целенаправленные удары по ключевым объектам террористических и повстанческих группировок, обеспечили Москве достижение двух политически важных целей. Во-первых, они заставили всех заинтересованных игроков иметь дело с Кремлем, который после этого уже нельзя считать «изолированным». Кое-кто, в том числе страны Залива и сирийские оппозиционные группировки, резко критикуют Москву публично, однако продолжают работать с ней за кулисами с использованием многочисленных каналов. Эта тенденция, судя по всему, будет продолжаться, а Саудовская Аравия становится при этом одним из важных партнеров Москвы по переговорам в регионе Персидского залива. Другие игроки, в том числе администрация президента Обамы, продолжая не соглашаться по поводу роли президента Башара аль-Асада в сирийском конфликте, сотрудничают с Кремлем по техническим аспектам, а также по вопросам взаимной безопасности. Хотя конфронтационный дух по-прежнему доминирует в их отношениях, Москва и Вашингтон в настоящее время активно вовлечены в решение вопроса о том, какие группировки следует внести в черный список и назвать их террористическими, отделив их тем самым от тех, которые могут стать частью политического процесса в Сирии.
Во-вторых, действия Москвы помогли осуществить сдвиг в восприятии Асада представителями некоторых западных элит, особенно на фоне быстро растущей угрозы со стороны Исламского государства. Теракты в Париже и стрельба в Калифорнии помогли сделать Исламское государство предметом главной озабоченности, тогда как военная операция Москвы в Сирии обеспечила Кремлю прочное место лидера в проводимой против ИГИЛ кампании. Стало ясно, что включение России намного более выгодно как в политическом, так и в оперативном отношении, чем попытки ее изолировать.
Однако всем этим событиям еще только предстоит приобрести устойчивый характер. С учетом того, что в настоящий момент на земле в сирийском кризисе принимают участие около 150 группировок — а также различное количество рычагов, которые Москва, Вашингтон, Эр-Рияд, Доха и Тегеран имеют через своих союзников, — практическая имплементация политического перехода может оказаться невозможной. Тем не менее, намерение Москвы перенести этот конфликт как можно быстрее в политическое пространство, представляется реальным и понятным; решение этого конфликта военными методами является дорогостоящим делом в политическом отношении и требует немалых усилий, особенно в том случае, если приходится действовать в одиночку. Если отставить в сторону риторику, то Тегеран и Багдад являются тактическими партнерами; мало кто серьезно верит в то, что они захотят взять на себя часть того бремени, которое русские взвалили на себя в Сирии — каким бы оно ни было. Более того, во время своей большой пресс-конференции президент Владимир Путин выразил сомнение в том, что России необходима полноценная военная база в Сирии. Если попытаться прочитать между строк, то это означает следующее: Москва не хочет иметь долгосрочных обязательств в области безопасности в Сирии — по крайней мере, без явной выгоды для самой себя. Не хочет она и завязнуть в региональных разборках, хотя та ситуация, в которой Россия находится сегодня, свидетельствует о совершенно обратном.
Москва сейчас не занимается поиском стратегии выхода с сохранением лица, но она хочет найти такое решение, которое позволило бы ей выглядеть победителем. Вероятнее всего, Кремль будет проводить политические перемены в Сирии, в которых Москва будет иметь равное с Вашингтоном право голоса, а к ее идеям будут прислушиваться и воплощать их в жизнь. Если сохранится нынешний уровень ограниченного сотрудничества между Москвой и Вашингтоном, и если Кремль не увидит никаких факторов, угрожающих изменить оценку его достижений — например, в случае использования иностранных наземных войск — то Россия, вероятно, будет в большей степени настроена на сотрудничество, в том числе по вопросу об уходе Асада.
Однако турбулентный характер нынешнего конфликта и региона в целом оставляют значительное пространство для образования «грозовых фронтов» — непредусмотренных рисков и неожиданного развития событий в этом регионе или в других местах, что может осложнить стратегию России. Одним из примеров может служить развивающаяся по спирали конфронтация между Ираком и Саудовской Аравией. Большинство советников Кремля по Ближнему Востоку полагают, что существующий конфликт между Саудовской Аравией и Ираном, по своей сути, является ожесточенным политическим соперничеством, которое усиливается идеологическим расхождением между суннитами и шиитами, а не наоборот. Разрыв дипломатических связей всего лишь институционализировал взаимное неприятие и антагонизм, который уже давно выражался в форме опосредованных войн во всем регионе.
Поэтому, вопреки расхожему мнению о том, что Россия хочет вмешаться на стороне Ирана, Москва, вероятнее всего, займет нейтральную позицию — несмотря на резкие заявления с осуждением казни в Саудовской Аравии шейха Нимра аль-Нимра. Вместе с тем Россию беспокоит то, что этот кризис может подтолкнуть Москву и Вашингтон к тому, чтобы предпринять активные действия в этом регионе — в какой-то области, где координация между двумя столицами маловероятна, а последствия могут быть опасными. Кроме того, в том случае, если фокус сместится в сторону суннитско-шиитской природы этого регионального конфликта, может возникнуть реальная опасность того, что ИГИЛ перестанет нести потери и даже получит шанс на возрождение в качестве квази-государства с идеологией насилия и популизма. Новость о том, что ДАЕШ получил в свое распоряжение технологии создания ракет земля-воздух, способных сбивать гражданские и военные самолеты, свидетельствует о том, что борьба с Исламским государством становится еще более серьезным вызовом как для России, так и для Соединенных Штатов.
Что касается двустороннего уровня, то Иран останется главным партнером Москвы в войне в Сирии и в послевоенном урегулировании, хотя интересы этих двух государств не являются идентичными. Их интересы в других частях Ближнего Востока также не совпадают, и поэтому их сотрудничество будет оставаться значительным, но будет ограничиваться вопросами безопасности. Москва и Тегеран продолжат оставаться вынужденными противниками и прагматическими союзниками. Если Иран будет в течение года освобожден от режима санкций со стороны Соединенных Штатов, то отношения между этими двумя странами в 2016 году будут характеризоваться в большей степени соперничеством, чем дружбой.
Отношения России с Турцией, вероятнее всего, будут продолжать ухудшаться и могут, на самом деле, стать главной помехой для американо-российского урегулирования в сирийском вопросе. Первоначальная волна общественного возмущения после инцидента со сбитым российским самолетом — еще одна «грозовая туча» — постепенно сошла на нет. Однако в Кремле она продолжает доминировать в политике в отношении Анкары. Частично это связано с подлинным чувством личного предательства, которое российский президент испытал в результате инцидента с самолетом, и оно лишь увеличивалось — оправданно или нет — в результате осознания того, что нынешнее турецкое правительство склонно к проведению провокационной политики. Турция, со своей стороны, оказалась единственным игроком, выразившим свое несогласие с действиями России с помощью собственных, открыто враждебных действий. Чувство негодования, смешанное с уязвленным тщеславием и (довольно оправданным) чувством опасности, может заставить Анкару занять более агрессивную позицию и предпринимать односторонние военные действия в своем собственном ближнем зарубежье. Россия теперь в отношениях с Турцией будет действовать в соответствии с этим восприятием.
Москва, судя по всему, попытается восстановить свои связи с Египтом — со страной, относительно которой у нее существуют особые намерения и желание видеть ее в качестве регионального партнера после избавления от влияния «Братьев-мусульман». Отношения с Египтом охладились после взрыва на борту российского авиалайнера над Синайским полуостровом. Поскольку Москва и Каир придерживаются различных точек зрения относительно произошедшего инцидента — египтяне настаивают на том, что это был не теракт, Москва в одностороннем порядке приостановила контакты в области туризма, а также затормозила быстро развивавшееся ранее экономическое и военное партнерство. Тем не менее, Египет продолжает оставаться важным региональным игроком на экране российского радара, и Москва надеется добиться поддержки Египтом своих инициатив в этом регионе. Прежде всего, это соответствует еще одной цели российской дипломатии на Ближнем Востоке в ближайшие годы — речь идет о восстановлении своего имиджа среди суннитских государств ближневосточного региона. Восприятие России как страны, поддерживающей шиитов, широко распространилось в этом регионе после начала российской военной кампании в Сирии. Это серьезным образом ограничивает политические варианты для Москвы, и Кремль чувствует необходимость изменить сложившуюся тенденцию. Поэтому проекция мягкой силы будет важным аспектом российской внешней политики на Ближнем Востоке.
Израиль может быть еще одним вопросом, которым Москва будет осторожно заниматься в 2016 году. Израильско-палестинские переговоры за последние несколько лет перестали быть продуктивными; и если Москва почувствует, что у нее есть идеи относительно их подталкивания, и что существует поддержка подобному подталкиванию, она может стать более активной в дипломатическом плане. Однако Москва рассматривает Израиль в более широком контексте — как страну с серьезными военными и разведывательными возможностями. Весьма вероятно, что Россия будет работать вместе с Израилем по широкой повестке в области региональной безопасности, в основном по вопросу сотрудничества с радикальными суннитскими группировками, а также по сирийскому мирному регулированию, хотя стороны и не будут особо афишировать свои контакты. В конце 2015 года Кремль предсказывал, что 2016 год приведет к дальнейшему обострению политического кризиса в Йемене, Ливане, Ливии и в Ираке, и опасался такого варианта развития событий. Теперь, когда отношения между Саудовской Аравией и Ираном ухудшаются, затрагивая весь регион, подобный сценарий представляется еще более вероятным. Москва, со своей стороны, будет продолжать продвигать свою широкую концепцию для Ближнего Востока, которая позволит ей справиться со своими собственными внутренними вызовами и сдержать угрозы, исходящие из этого региона и затрагивающие Центральную Азию и Кавказ. Существующие контуры нынешней модели конфликтов в ближневосточном регионе делают эту концепцию сложной для продвижения, не говоря уже о ее реализации.
Российская операция в Сирии явно выходит далеко за рамки региональных целей, и во многом она связана с установлением границ того, что Кремль считает борьбой за формирование международного порядка.
Однако, как показывают интенсивные действия России на Ближнем Востоке в течение трех месяцев 2015 года, Москва часто за деревьями не видит глобального леса.
