Совершенное одиночество

     Воскресный вечер безвозвратно пропадал. На прошлой неделе, я по делам ездила в соседний город. И там, неожиданно, встретила подругу, связь с которой оборвалась лет десять назад. Так приятно было пообщаться, повспоминать и перемыть косточки общим знакомым. В беседе выяснилось, что они всей семьёй с детьми, бабушками, дедушками, собаками и канарейками переехали. Отказалась уезжать только её тётушка. Вот моя подруга и решила воспользоваться дружеским положением, и уговорила меня взять посылочку с обещанием навестить одинокую родственницу.

     Шла я по нужному адресу, предвкушая «радость» общения с незнакомой мне старушкой. Дом был в центре, а значит старый с высокими потолками, лепниной и скрипучим полом. Дверь мне открыла удивительная дама. Высокая, подтянутая, модно одетая женщина в туфлях на каблуках, а вовсе не беззубая старушка в платочке шаркающая тапками. Она пригласила меня войти, из комнаты доносилась музыка. И хозяйка, и мелодия показались мне очень знакомыми.
— Ну, здравствуйте, меня зовут Инесса Львовна – представилась дама.
Я тоже назвала своё имя. Тут, при более ярком освещении стало видно, дама в замечательном пост бальзаковском возрасте, но также стало понятно, что цифры в паспорте никогда не превратят её в старушку. Инесса Львовна относилась к той замечательной породе женщин, которые хороши в любом возрасте, от младенчества до глубокой старости.

Я передала посылку и направилась к выходу, но к счастью хозяйка меня остановила.
— Нет уж, нет уж! Без угощения и беседы я вас не отпущу. Поскучайте тут минуточку, сейчас по чаёвничаем, тем более что вы привезли мне чудесное варенье, должна же я вас отблагодарить.

      Хозяйка вышла, а я осмотрелась, дом ей полностью соответствовал. В нём не было ничего лишнего: окна с тяжелыми портьерами, тахта, накрытая клетчатым пледом, в углу вольтеровское кресло с торшером, свет от которого делал комнату тёплой и уютной, а хозяйку лет на десять моложе. У стены стояло пианино, в центре круглый стол, накрытый скатертью с бахромой. Возле тахты на маленьком столике (я не поверила своим глазам) катушечный магнитофон, с большими бобинами. Вот оттуда-то и звучала удивительно знакомая мелодия.
     С подносом в руках вернулась Инесса Львовна. Мы собрали со стола ноты, я зацепилась взглядом за одну из фотографий. На ней были двое, она со скрипкой в руках – несомненно, хозяйка в молодости и он, у рояля.

     И я вспомнила. Мне было лет десять, моя мама ходила на дом к портнихе (тогда мало, что можно было купить в магазине) и вот, пока они там всё примеряли и подгоняли, я, от нечего делать, подсматривала в чужие окна. Застройка в те времена широтой просторов не отличалась, и можно было регулярно наблюдать за чужой жизнью.

     Стоял май, месяц, окна открыты, только что закончился дождь, дома стоят так близко, что я слышала музыку. Она доносилась из дома, напротив, там комната очень похожая на эту. Такой же плед, торшер.… Не знаю, как это объяснить, но вот эта картинка за окном навсегда застряла в моём сознании. Именно так представлялся мне дом моей мечты, вот так тихо и спокойно. Вдруг в комнату вошли двое, девушка с высокой прической прошла, и устало опустилась на тахту. Мужчина сел в кресло. Он что-то говорил, обреченно глядя в пол. Она легла, отвернувшись к стене, только водила пальцем по рисунку на ковре. А он всё говорил и говорил, потом встал на колени у неё за спиной и, казалось, просил прощенья.

     Девушка, какое-то время, была безучастна, но вдруг его слова задели её. Она резко повернулась к нему,вскочила, подошла к окну, отдёрнула тюлевую занавеску и что-то кричала, обращаясь к нему, при этом глядя в окно. Вот тут мы и встретились взглядами. Она замерла, а я испугалась и спряталась под подоконник. Потом потихонечку выглянула. Девушка сидела, уткнувшись лицом в колени, и плакала, мужчина испугано и виновато смотрел то на неё, то на окно, потом весь как-то поник и вышел из комнаты.
     У мамы закончилась примерка и мы ушли. Не знаю, что там у них произошло, но эта подсмотренная мной чужая жизнь, много лет волновала меня. Я всё время фантазировала о причине их ссоры, о том, что они, в конце концов, помирились и зажили счастливо в той замечательной комнате.
Не думала я, что узнаю когда-нибудь продолжение  этой истории.

     Инесса Львовна увидела мой застывший на той фотографии взгляд, вздохнув, погладила пожелтевший снимок.
— Вы не торопитесь? Хотите, я расскажу вам  одну историю?
Я, конечно же, никуда не торопилась. Вот как всё было на самом деле.

     Инна и Владимир вместе учились, она по классу скрипки, а он мечтал стать пианистом. Они были молоды, талантливы и влюблены. Однажды, Володя принёс ноты, сказал, что это малоизвестный  ноктюрн Шопена, и предложил выступить с ним на конкурсе. Ноктюрн назывался «Совершенное одиночество».

     Репетировали как одержимые, вот во время одной из репетиции их и снял однокурсник. До конкурса оставалось десять дней, когда Инесса поняла, что находится в интересном положении. И всё бы ничего, да амбиции зашкаливали. Владимир успокаивал:
— Всё, хорошо: мы поженимся, родится девочка (он почему-то был уверен, что именно девочка) и мы будем жить долго и счастливо.
— Тебе хорошо говорить, не тебе же рожать и нянчиться. Ты всё так же будешь играть, а я застряну дома с пеленками и кастрюльками. А как же моя карьера? Мы ведь мечтали, как будем гастролировать по всему миру, какие будем знаменитые! И всё это забыть?
— Почему забыть, просто отложить на время – пытался успокоить её Владимир.

     Эти разговоры утомляли и выматывали их обоих. Инесса сделала аборт. Но, увы, нервозная обстановка последнего времени дала о себе знать. Их выступление на конкурсе не было провальным, но, ни дипломантами, ни лауреатами они не стали. Вдобавок ко всему, ещё и с авторством случился скандал. Выяснилось, что ноктюрн написал не Шопен, а Владимир. Соврал от страха, что Инесса не захочет с ним выступать.
Вот в тот страшный для них вечер, я и подсматривала за ними в окно.

      Инесса считала, что во всём виноват Владимир и так была тверда, что никакие разумные оправдания не переубеждали её. Он же, в свою очередь, чувствовал себя виноватым, но думал, что всё поправимо. Успокаивал любимую, уверял в своей преданности.
— Ин, ну прости меня, я же хотел как лучше для тебя и для нас. И ноктюрн этот, он же тебе нравился, ты же сама говорила, в нём полное совпадение, чувств, мелодии и названия. У нас же так всё хорошо получалось.
— Названия?! – как бы очнувшись, вскрикнула она – Названия! Всё правильно, совершенное одиночество – вот к чему я пришла в итоге. Выключи, выключи магнитофон, я больше не могу её слышать, она меня убивает. Сначала ты притащил эти ноты, и я как безумная помешалась на них. Я везде слышала эту музыку, она мне снилась. Я даже через ребёнка перешагнула, думая о ней. Почему, почему ты меня не остановил? Почему допустил, чтобы я это сделала?
Он испугано отшатнулся, не ожидая такой реакции:
— Но, что, же я мог сделать, ведь ты сама настояла на этом? – пробормотал Володя, выключая магнитофон.
— Да не пустил бы и всё! Нет, тебе это было нужно, ты сам своим совершенным одиночеством всё перечеркнул. А теперь у меня нет ничего: в музыке я посредственность, и девочку ты у меня отобрал,  — в этот момент Инна отдёрнула занавеску  и посмотрела в окно. Тут её воображение сыграло с ней злую шутку. Ей показалось, что на неё с укором и тоской смотрит её не родившаяся девочка. Она отшатнулась и упала на тахту, всё время повторяя:
— Она, она смотрит на меня…
     А это была всего лишь я, со своим любопытством. В тот момент, когда я, испугавшись, спряталась, Владимир  выглянул в окно, но никого не увидел. Он подумал, что Инесса и вправду сходит с ума. Кинулся к ней в беспомощном желании обнять и защитить, но она оттолкнула его.
— Уходи, и не приходи больше никогда. Я не открою дверь, не скажу ни слова и видеть тебя я тоже не хочу. Я тебя ненавижу  — злым, но вполне разумным шепотом произнесла она.
И он ушел. Ушел навсегда.

Я ошеломленно молчала.
— И что же, вы до сих пор так считаете? – оправившись, спросила я.
— Нет, конечно, я и тогда так не считала — с грустным вздохом ответила Инесса,  — Я любила и люблю только его одного. Конечно, я очень скоро раскаялась в том, что сказала и сделала. Но, увы…
— Почему же вы не искали его? Почему не попросили прощенья?
— Сначала, гордость мешала. Всё думала, что он первым должен был прийти, повиниться. А потом он исчез, и никто не знал куда. Я страдала, переживала, но была бессильна, что-либо изменить. И знаете, в жизни действительно наступило совершенное одиночество. Не в том смысле, что я одна и слова сказать не с кем, нет. Как бы это вам объяснить: одиночество в совершенстве. С тех пор как я поняла, что музыкант я не великий – успокоилась. Без работы не осталась, сначала с оркестром, много гастролировала – утешила самолюбие. Потом ушла преподавать – в учениках реализовалась и успокоила материнский инстинкт. И всё в моей жизни как я хочу. Может это и неправильно, но мне хорошо и спокойно. Я иногда думаю, что это Володя мне подарил такую жизнь вместе со своим ноктюрном. Я из суеверия, даже этот магнитофон храню. Мы на него свои репетиции записывали, это всё что у меня осталось.

     Какое-то время мы молчали. Потом, я попросила разрешения подойти к окну. Она подошла вместе со мной. Там, на другом конце жизни, у того самого окна сидел мальчик. Не знаю, смотрел ли он на нас или просто глазел на прохожих, но одна и та, же мысль посетила нас обеих: «Интересно, заметил ли он нас, и если да, то, что думает об этих двух странных тётках неожиданно появившихся напротив»

     Возвращаясь, домой я размышляла: «Вот ведь как переплетаются события. Надо же было судьбе свести нас через столько лет!» Не знаю почему, но я не призналась Инессе, в том, что это я тогда была за окном. Зачем, она ведь глубоко счастлива в своём совершенном одиночестве, зачем же смущать её размышлениями на тему, что всё могло бы быть иначе.