Впрочем, тон писем всегда был шутлив, и дальше полу признаний дело не шло. К примеру, Антон Павлович просил передать Ликиному ухажеру: «Если ты, сукин сын, не перестанешь ухаживать за Ликой, то я тебе, сволочь этакая, воткну штопор в то место, которое рифмуется с Европой. Разве ты не знаешь, что Лика принадлежит мне и что у нас уже есть двое детей?» Понятно, что шутка, но для влюбленной девушки - головокружительная.
Или вот еще: «В Вас, Лика, сидит большой крокодил, и в сущности я хорошо делаю, что слушаюсь здравого смысла, а не сердца, которое Вы укусили. Дальше, дальше от меня! Или нет, Лика, куда ни шло: позвольте голове моей закружиться от Ваших духов и помогите мне крепче затянуть аркан, который Вы уже забросили мне на шею». Как будто она не хотела затянуть этот аркан! Но вот, спрашивается, как? Этого Лика не знала. Иногда Чехов делался с ней мрачен, равнодушен и холоден, а потом внезапно снова приближал ее, занимался только ею одной, кружил в вихре выдумок, шуточек, колкостей, за которыми сквозила нежность. Это был упоительный аттракцион - Лику то ошпаривала волна счастья и надежды, то леденило отчаяние.

И вот однажды, распечатав его письмо, девушка вспыхнула: вот оно! Чехов писал: «Лика! Я люблю Вас страстно, как тигр, и предлагаю Вам руку». Свет померк у нее перед глазами, и она не сразу смогла продолжить читать. А когда смогла, увидела подпись: «Предводитель дворняжек Головин-Ртищев. P.S. Ответ сообщите мимикой. Вы - косая». Какое разочарование! Снова шутка.

Так продолжалось месяц за месяцем. Игра была двусмысленной, компрометирующей Лику, порой жестокой, но мгновениями это делало девушку немыслимо счастливой. Она надеялась, что он просто колеблется, выжидает...

А Чехов тем временем писал приятелям: «Жениться я не хочу, да и не на ком. Мне было бы скучно возиться с женой. А влюбиться весьма не мешало бы. Скучно без сильной любви». И еще: «Извольте, я женюсь. Но дайте мне такую жену, которая, как луна, являлась бы на моем небе не каждый день. Счастья же, которое продолжается от утра до утра, я не выдержу». Он признавался, что больше всего его пугает слово «навеки». Чехов пытался вообразить это самое «навеки» с одной, пусть даже любимой, женщиной, и... в его представлении это выходило слишком похоже на рабство. А ведь недаром Антон Павлович говорил, что «всю жизнь по капле выдавливал из себя раба», - он знал, что это такое...

В ЛАВКЕ.

Отец, Павел Егорович, таганрогский купец второй гильдии, происходил из крепостных крестьян (его отец, дед Чехова, разбогатев, выкупил и себя, и свою семью). Но был даже по-своему просвещенным человеком. Любил музыку, играл на скрипке, малевал иконы и свято верил в пользу образования. Но вот сыновей своих лупил нещадно, будто самый дремучий мужик. Мальчики Чеховы, просыпаясь по утрам, гадали: будут их сегодня пороть или нет. Чаще всего пороли. А после - что самое унизительное - им еще следовало поцеловать карающую отцовскую руку...

Антон лет с пяти должен был помогать отцу в лавке. Это была лавка колониальных товаров, где продавалось все подряд: чай, помада для волос, перочинные ножи, специи, рис, прованское масло, пуговицы, копченая рыба, мармелад, слабительное, маслины, керосин, мышеловки, веники, сигары... Все это уживалось в мирном соседстве, вот разве что чай отдавал рыбой, кофе - керосином, а веники - корицей, так что покупателей в лавке было немного. Однажды в бочке с дорогим оливковым маслом обнаружилась утонувшая крыса. Вылить масло было бы разорением. Потихоньку от покупателей процедить и прокипятить, как сделал бы любой купец, Павел Егорович не догадался. Он просто выкинул из бочки утопленницу и пригласил в лавку священника - освятить масло и отслужить молебен. Это было слишком дико даже для провинциального Таганрога. В лавку с тех пор совсем перестали заглядывать покупатели, и Павел Егорович семимильными шагами пошел к полному разорению...

В Таганроге самыми богатыми людьми были греки, и отец отдал Антона с братом Александром в греческую школу, думая, что это поможет им в будущем сделать карьеру. Преподавание там велось на греческом языке, но учитель заверил Павла Егоровича, что мальчики быстро втянутся и станут понимать по-гречески. И действительно, отличные оценки в табелях за первый год у обоих братьев свидетельствовали, что мальчики втянулись. Вот только, когда отец попросил их поговорить с кем-то из греков, выяснилось, что ни Александр, ни Антон ни слова на этом языке не знают. Оказывается, целый год они терпеливо просидели в классе, слушая тарабарщину. И им даже в голову не приходило жаловаться: все занятия в их детском мире были в равной степени скучны и бессмысленны, и мальчики думали, что иначе и быть не может...

К счастью, в русской гимназии, куда их перевели (после жесточайшей порки за неуспехи в греческом), дело пошло живее. Антон довольно рано осознал, что должен учиться и что это - его единственный шанс выбиться в люди из ненавистного мира купеческой лавочки. И даже когда отец, окончательно разорившись, бежал от долгов в Москву и вскоре за ним туда перебралась вся семья, 16-летний Антон остался в Таганроге доучиваться в гимназии. Как он прожил несколько лет совершенно один в городе, без денег и даже без крова (дом Чеховых отошел в уплату кредиторам) - один Бог ведает... Но дело было сделано - гимназия окончена, и Чехов поступил в Московский университет на медицинский факультет.

В Москве Антон нашел свое семейство в самом плачевном состоянии. Отец теперь целыми днями сидел дома и пил горькую. Мать страшно постарела и была изнурена грошовой работой (стиркой, починкой белья). Братья, увы, тоже увлекались вином и ничего не могли заработать. Все это шумное, вздорное, нищее семейство Антону пришлось взвалить на себя.

До получения диплома врача нужно было еще дожить, и Чехов нашел для себя временный, как ему тогда казалось, заработок - писать в газеты фельетоны. И вскоре вся Россия стала зачитываться веселыми «пустячками» с подписью Чехонте. Со временем рассказы делались все более мастерскими, глубокими, но вместо прежнего веселья в них стала сквозить тоска и безысходность. Что неудивительно - Чехов жил не слишком весело, хотя из нищеты удалось выбраться (со временем он, внук крепостного, даже сумел, хотя и в долг, приобрести имение под Москвой, в Мелихово, чем страшно гордился). А тут еще чахотка... Неудивительно, что надевать на себя новый хомут - супружеский - Чехов не торопился.