Начало 50-х, село Боровичи верстах в двадцати от городка Порхов, кстати, Александром Невским и основанного. Мои родители, учительствующие здесь, снимают в крестьянской семье половину избы. Каждый вечер перед сном хозяйка дома — пожилая, но еще крепкая баба Надя — становится в красном углу и зажигает лампадку перед иконой. Потом тяжело опускается на колени и, глядя на лик Девы с Младенцем, озаренный огоньком лампадки, начинает произносить слова молитвы. Они почти все совершенно непонятны для меня, малыша, но детский мой слух жадно впитывает их, и они навсегда входят в мою память:

«…Радуйся, врагов устрашение; радуйся, от нашествия иноплеменных избавление. Радуйся, воинов крепосте; радуйся, в дни брани забрало и ограждение. Радуйся в дни мира живоносный саде, увеселяющий сердца верных; радуйся, оружие, егоже трепещут демони…»

…Лишь через годы доведется мне узнать, что пожилая псковская крестьянка читала не просто молитву, обращенную к Владычице, — она читала акафист именно в честь иконы Ея Казанской… И вот однажды, к бабе Наде по какому-то делу зашел председатель сельсовета Иван Федорович. Вошел, поздоровался со всеми и, глянув в красный угол, перекрестился.

«Федорыч, — с удивлением спрашивает его мой отец, — вроде бы ты прежде в богомольстве замечен не был?» Гость отвечает: «Верно, Крестного знамения давно не творил… Но на эту икону не перекреститься — вот уж точно грех! Она меня от гибели спасла! Да и не меня одного…» И начинают они вместе, баба Надя с Иваном Федоровичем, рассказывать моим родителям об этой иконе.

…Первые год-полтора оккупации немцы не лютовали, а потом, особенно после Сталинградской битвы, началось. Многим боровичанам пришлось бежать в леса: из-за подозрений в помощи партизанам им грозили либо концлагерь, либо высылка в Германию на рабский труд.

В одночасье ночью покинула свою избу (вскоре сожженную карателями) и баба Надя. В мешок наскоро положила кой-какой провиант, несколько теплых вещей, да сняла со стены Казанскую икону. И через день была уже в лесной глухомани, «за тремя озерами», в партизанском лагере. А в землянке своей поставила святой лик…

И перед очередной боевой вылазкой подошел к ней пожилой партизан-односельчанин: «Дозволь, Надежда, перед иконкой твоей помолиться…» С той вылазки он единственный вернулся невредимым. И - пошло: сначала по одному, а потом и по несколько человек стали партизаны творить молитву Пресвятой Деве, уходя на задание…

«А что ж, ни комиссара, ни политрука у вас не было, никто не возбранял вам этой церковности?» — спросил отец Ивана Федоровича. «Так я и был от бригадного штаба политруком в нашем отряде назначенный! — ответил предсельсовета. Ну, я-то как коммунист единственным в отряде оставался, кто на эту иконку не крестился. А потом фрицы стали нас со всех сторон обкладывать.

Мы раз передислоцировались — они нас нашли, второй раз место лагеря сменили — то же самое. Мы - на прорыв, раз, другой, не тут-то было, кольцом нас зажали, полегло ребят чуть не пол-отряда… Ну, тогда и я перед Казанской на колени встал: „Спаси, Заступница!” И - прорвались, пробились, прямо на линию фронта, к частям нашим армейским вышли… Так что, говорю, грех мне было бы перед этой иконой Крестным знамением себя не осенять…»

…Но вот еще что окончательно убедило меня в том, что Казанская иконка в церковном музее — та самая «партизанская Заступница». Мне вспомнились слова Ивана Федоровича, сказанные им в том разговоре в избе бабы Нади: «А знаешь, Николаич, она и впрямь какая-то чудодейная, Казанская эта, — не проявляется!» Отец не понял: «Как это не проявляется?» Предсельсовета усмехнулся и пояснил: «Перед тем, как наш отряд расформировывали — кого по домам, кого — в действующую армию, решили мы на память снимок сделать. Армейский фотограф нас и „чикнул”. А у Надежды-то в руках как раз наша „партизанская Заступница” была.

Потом нам дали несколько фотографий: все стоим как живые, все хорошо вышли, а вместо лика Божией Матери — пустой квадратик. На всех фотках, веришь ли? Фотограф говорил: сам, дескать, не понимаю, как это получилось, несколько раз проявлял, а икону вашу будто кто-то то ли резинкой стирает, то ли смывает раствором каким. Не проявляется!»

И я, и все мои московские гости запечатлели Казанскую икону своими фотоаппаратами, причем не только «мыльницами», но и «Никонами». И освещение было почти идеальное.

Но, ни у одного из нас этот снимок не получился! Даже у знаменитого московского фоторепортера на снимке виден лишь раскрашенный самодельный оклад. Внутри же его - желтовато-белая пустота… Не желает «партизанская Божия Матерь» повторять свой лик на мертвой фотобумаге!

Но не это главное. Теперь, через десятилетия, эта икона, поистине народная, крестьянская, защищавшая своим Святым Покровом людей, вставших на битву против захватчиков-иноземцев, снова в храме. В воинском. И воины наших дней обращаются к ней с молитвами о защите…

Но поистине: «Бог правду видит, да не сразу скажет». Журнальный очерк о партизанской иконе был перепечатан в книге «Православные чудеса ХХ века», выпущенной издательством Сретенского монастыря в 2004 году. Среди читателей книги оказались архиепископ Псковский и Порховский Евсевий и наместник Псково-Печерского монастыря архимандрит Тихон. Они и благословили протоиерея Олега Тэора перенести икону из музея при храме в сам храм. В начале 2005 года перенесение состоялось…

Теперь икона находится слева от Царских врат над Сурдегской иконой Божией Матери. А вот дальше произошло то, к чему применимо лишь одно определение — чудо!

Лик Казанской Божьей Матери, когда спустя некоторое время его стали фотографировать в храме — проявился. Да, на снимках стали явственно проступать черты Ея лица. Эта новость потрясла многих, и о ней тут же написали в местной и центральной прессе.