3.......В полку временно беременных прибыло. Галимова выложила тест на колобка, но не ясно, полосатый он или лысый. Говорит, что это подарок Рудакову на 8 Марта. Во как, Рудаков - женщина????? Шлялась где-то, шлялась, а Рудакова отцом назначила? Это она его решила мотивировать на зарабатывание денег? Нашла, чем удивить? Пингвинова Чайкова не удивила рождением дочери, и Галимова вряд ли удивит. МАРТ ...ВЕСНА... кошки решили массово беременеть. А котам пофиг. Сейчас этих кошек на улицах пруд пруди, и все по-весеннему красивые. Котят можно всем подряд раздавать ....
Ну вот зачем Галимова этого Рудакова беременностью пугает? Он же от этого олигархом не станет. Или думает, что больше никто её замуж не возьмёт?

4......"Я МОЛИЛАСЬ ...... , я каждый день молилась, чтобы Дом2 открыли," - говорит Балтер. Во всех барах и злачных заведениях Уфы прошёл молебен святому ДОМУ2 о его втором пришествии народу. Теперь Балтер ждёт, что её призовут в этот храм служить Мельпомене. Улька Павлова активизировалась и, как Саня Черно, выставляет себя в сети в полуголом виде, ждёт, что и её позовут на новый Дом2. Морген горит желанием попасть в команду новых хомей, но их никто не зовет. А вот Сахнов пошёл дальше всех, он ХОЧЕТ быть ведущим этого безобразия, ой, извиняюсь, этого шоу.
Сказали, что ни одного использованного ранее хомяка там не будет. Лично мне интересно, каких идиотов они там понабрали. Судя по призывам Ермаковой, Кащенко открывает новый филиал. Врачи все те же, и санитары тоже. Заселение поляны началось новыми пациентами. Народ требовал продолжение банкета? Пожалуйста, кушайте, не подавитесь. В апреле жахнут ....НаТька понасрезала новый срез общества на обочинах дорог, любуйтесь. Одно могу сказать: покой мне только снится .......

5......Это как называется? А это называется - "не покидай меня, подписчик, я новый пост пишу для вас. И я на всё, на всё готова, чтоб радовать всё время вас." Пингвиновой стало мало тем с Чуйковым. Ирка собралась удочерять девочку из дет.дома. А чО одну? Давай сразу пятерых бери. У тебя же и муж есть состоятельный, и у мамы целых 35 кв.метров площади. "Я всю ночь не спала, - говорит Пингвин, - обдумывала, как ей ребёнка удочерить." Пингвин, ты дура???? Ты бы лучше позаботилась, чтобы твою дочь у тебя не отобрали, пока ты тусишь по клубам ночи напролёт. Пока Ирка обдумывала, девочку удочерили другие люди. А это уже не важно, она же ХОТЕЛА .....она же это озвучила? Быстро всем Ирку по её бестолковке гладить.

6......Ой боюсь, боюсь, сказала Паршина . Не хочет она сына народу показывать. Вот и Артёмова не показывает, и Пингвинова тоже. Рапка своих всё время выкладывает в Инсте, и больше грязи, чем умиления. Вот и Паршина боится этой грязи от хейтеров. Обязательно диагноз поставят и дефекты найдут. Не было ещё ни одного домовского ребёнка, которого бы все хвалили и умилялись, все были для народа с дефектами. Всегда найдутся диагносты и поставят диагноз. А вот Уманский непротив за деньги провести фотосессию и показать сына за определённую плату. У него опыт есть. Он уже старшего сына продавал, теперь очередь Адриано Челентано папане денюЖки нести в карман. Зря что ли он старался на Паршиной?
Дети должны работать с пелёнок и приносить доход - девиз всех участников Дома2 .

7.....Кобелева собралась замуж. Она на чьей-то свадьбе поймала букет невесты. Так как Федька жениться не собирается, то за кого она выйдет - неизвестно. И нафига было так напрягаться с этим букетом? Там же Лясковец рядом бродит , как призрак коммунизма !!!

На этом все . Ваша Людмила для дом 2 зазеркалье.

морском песке (она сказала, что едет из Анапы). Поручик пробормотал:
— Сойдем...
— Куда? — спросила она удивленно.
— На этой пристани.
— Зачем?
Он промолчал. Она опять приложила тыл руки к горячей щеке.
— Сумасшествие...
— Сойдем, — повторил он тупо. — Умоляю вас...
— Ах, да делайте, как хотите, — сказала она, отворачиваясь.
Разбежавшийся пароход с мягким стуком ударился в тускло освещенную пристань, и они чуть не упали друг на друга. Над головами пролетел конец каната, потом понесло назад, и с шумом закипела вода, загремели сходни... Поручик кинулся за вещами.Через минуту они прошли сонную конторку, вышли на глубокий, по ступицу, песок и молча сели в запыленную извозчичью пролетку. Отлогий подъем в гору, среди редких кривых фонарей, по мягкой от пыли дороге, показался бесконечным. Но вот поднялись, выехали и затрещали по мостовой, вот какая-то площадь, присутственные места, каланча, тепло и запахи ночного летнего уездного города... Извозчик остановился возле освещенного подъезда, за раскрытыми дверями которого круто поднималась старая деревянная лестница, старый, небритый лакей в розовой косоворотке и в сюртуке недовольно взял вещи и пошел на своих растоптанных ногах вперед. Вошли в большой, но страшно душный, горячо накаленный за день солнцем номер с белыми опущенными занавесками на окнах и двумя необожженными свечами на подзеркальнике, — и как только вошли и лакей затворил дверь, поручик так порывисто кинулся к ней и оба так исступленно задохнулись в поцелуе, что много лет вспоминали потом эту минуту: никогда ничего подобного не испытал за всю жизнь ни тот, ни другой.В десять часов утра, солнечного, жаркого, счастливого, со звоном церквей, с базаром на площади перед гостиницей, с запахом сена, дегтя и опять всего того сложного и пахучего, чем пахнет русский уездный город, она, эта маленькая безымянная женщина, так и не сказавшая своего имени, шутя называвшая себя прекрасной незнакомкой, уехала. Спали мало, но утром, выйдя из-за ширмы возле кровати, в пять минут умывшись и одевшись, она была свежа, как в семнадцать лет. Смущена ли была она? Нет, очень немного. По-прежнему была проста, весела и — уже рассудительна.
— Нет, нет, милый, — сказала она в ответ на его просьбу ехать дальше вместе, — нет, вы должны остаться до следующего парохода. Если поедем вместе, все будет испорчено. Мне это будет очень неприятно. Даю вам честное слово, что я совсем не то, что вы могли обо мне подумать. Никогда ничего даже похожего на то, что случилось, со мной не было, да и не будет больше. На меня точно затмение нашло... Или, вернее, мы оба получили что-то вроде солнечного удара...
И поручик как-то легко согласился с нею. В легком и счастливом духе он довез ее до пристани, — как раз к отходу розового «Самолета», — при всех поцеловал на палубе и едва успел вскочить на сходни, которые уже двинули назад.Так же легко, беззаботно и возвратился он в гостиницу. Однако что-то уж изменилось. Номер без нее показался каким-то совсем другим, чем был при ней. Он был еще полон ею — и пуст. Это было странно! Еще пахло ее хорошим английским одеколоном, еще стояла на подносе ее недопитая чашка, а ее уже не было... И сердце поручика вдруг сжалось такой нежностью, что поручик поспешил закурить и несколько раз прошелся взад и вперед по комнате.
— Странное приключение! — сказал он вслух, смеясь и чувствуя, что на глаза его навертываются слезы. — «Даю вам честное слово, что я совсем не то, что вы могли подумать...»
И уже уехала...Ширма была отодвинута, постель еще не убрана. И он почувствовал, что просто нет сил смотреть теперь на эту постель. Он закрыл ее ширмой, затворил окна, чтобы не слышать базарного говора и скрипа колес, опустил белые пузырившиеся занавески, сел на диван... Да, вот и конец этому «дорожному приключению»! Уехала — и теперь уже далеко, сидит, вероятно, в стеклянном белом салоне или на палубе и смотрит на огромную, блестящую под солнцем реку, на встречные плоты, на желтые отмели, на сияющую даль воды и неба, на весь этот безмерный волжский простор... И про? И прости, и уже навсегда, навеки... Потому что где же они теперь могут встретиться?
— «Не могу же я, — подумал он, — не могу же я ни с того ни с сего приехать в этот город, где ее муж, где ее трехлетняя девочка, вообще вся ее семья и вся ее обычная жизнь!» — И город этот показался ему каким-то особенным, заповедный городом, и мысль о том, что она так и будет жить в нем своей одинокой жизнью, часто, может быть, вспоминая его, вспоминая их случайную, такую мимолетную встречу, а он уже никогда не увидит ее, мысль эта изумила и поразила его. Нет, этого не может быть! Это было бы слишком дико, неестественно, неправдоподобно! — И он почувствовал такую боль и такую ненужность всей своей дальнейшей жизни без нее, что его охватил ужас, отчаяние.«Что за черт! — подумал он, вставая, опять принимаясь ходить по комнате и стараясь не смотреть на постель за ширмой. — Да что же это такое со мной? И что в ней особенного и что, собственно, случилось? В самом деле, точно какой-то солнечный удар! И главное, как же я проведу теперь, без нее, целый день в этом захолустье?»
Он еще помнил ее всю, со всеми малейшими ее особенностями, помнил запах ее загара и холстинкового платья, ее крепкое тело, живой, простой и веселый звук ее голоса... Чувство только что испытанных наслаждений всей ее женской прелестью было еще живо в нем необыкновенно, но теперь главным было все-таки это второе, совсем новое чувство — то странное, непонятное чувство, которого совсем не было, пока они были вместе, которого он даже предположить в себе не мог, затевая вчера это, как он думал, только забавное знакомство, и о котором уже нельзя было сказать ей теперь! «А главное, — подумал он, — ведь и никогда уже не скажешь!...

Приморские альпы, 1925.