Как это отразится на Эстонии? В текущем моменте тоже практически никак. Турпоток маленький, все гостиницы и рестораны, которые могли обанкротиться, уже обанкротились из-за ковидных мер. Так что ущерб эстонской экономике непосредственно из-за отмены российского туризма будет не особо серьёзным.

А теперь зададим более важный вопрос: как это должно отразиться на Эстонии? Полагаю, что тотальным бойкотом всего эстонского с нашей стороны. Напомню, что население этой страны (чуть больше 1 млн человек) — это один административный округ Москвы. Территория — 45 тыс. кв. км, это где-то как Московская область.

Никаких, абсолютно никаких связей с Эстонией больше быть не должно — ни экономических, ни культурных, ни дипломатических. Границу закрыть, дороги перекопать. Пропускать только русскоязычных, принявших решение вернуться домой. Их там осталось около 400 тыс., по официальным данным.

Конечно, у Евросоюза и США пока что хватит денег, чтобы прокормить эстонцев. Их мало — и с каждым годом становится всё меньше и меньше. Но нет никаких сомнений, что по мере роста числа собственных проблем у Брюсселя и Вашингтона объём этой помощи будет ужиматься, пока полностью не сойдёт на нет.

И когда Таллин окажется на самообеспечении, вот тогда жители этой территории, видимо, поймут, что их сравнительно высокий уровень жизни и в советское, и в постсоветское время объясняется не трудолюбием и смекалкой эстонского народа, а исключительно внешней поддержкой. Задача России — чтобы это понимание наступило как можно скорее.

Поддержат ли другие страны Шенгенской зоны эстонскую инициативу? Полагаю, что прибалты, чехи и ещё пара стран вполне могут. А вот те, кто годами зарабатывал на российских туристах, вряд ли захотят лишиться этого источника доходов. Испания, Франция, Италия, Греция привыкли, что русские туристы, в отличие от тех же немцев или британцев, — щедрые и любопытные, тратящие деньги и на пляжах, и в ресторанах, и в музеях.

Хотя в условиях, когда Евросоюз уже, цитируя Виктора Орбана, выстрелил себе в лёгкие, ограничив российские энергоресурсы, он вполне может пойти дальше и принять абсолютно невыгодное для себя решение о запрете на въезд российских туристов.

И это скажется положительно и на внутреннем российском туризме, и на экономиках стран, которые оставят границы открытыми, — в первую очередь, видимо, Турции с её пляжами и Сербии с её европейской архитектурой.

Должна ли Россия в ответ закрыть границы для европейцев? Полагаю, что нет, ровно наоборот. Чем больше людей из Евросоюза будут приезжать в нашу страну и видеть, насколько сильно врут им тамошние пропагандисты, тем хуже будет работать вражеская пропаганда. Хотя не удивлюсь, если вслед за запретом на въезд для российских туристов европейцы запретят и своим гражданам ездить в Россию, по аналогии с многолетним запретом для граждан США ездить на Кубу.

Пока что все введённые Евросоюзом антироссийские санкции гораздо сильнее бьют по Европе, нежели по России. Полагаю, что никаких причин для изменения этой ситуации нет и не появится.

Уверен, к этому процессу будут все активнее подтягиваться и те здравые силы в западных странах, которые осознают стоящие перед мировым сообществом риски и элементарно заинтересованы в самосохранении».

В серии своих работ я предупреждал о неизбежности подобного развития событий. В частности, о возможности формирования широкой цивилизационной антироссийской коалиции, в которой НАТО играло бы важную, но только частично главенствующую роль, отдавая контроль над коалицией Соединенным Штатам и Великобритании.

В основе изменений в политике Запада по отношению к России лежит комплекс фундаментальных причин. Это означает, что данные изменения носят долгосрочный характер, а силовое противоборство с Западом, к сожалению, — та реальность, которой нам, во-первых, не избежать, а во-вторых, которая приобрела долгосрочный характер.

Существует понимание того, что данные изменения связаны с процессами глобального мироустройства, где России выделяется роль «наиболее острого раздражителя». Эта мысль — традиционна для Запада и не является слишком новой, хотя ее нередко относят к идеям Хэлфорда Маккиндера, которые выдвигались в середине прошлого века.

Позже, в 80-е и 90-е годы, указанные идеи стали рассматриваться в рамках концепции противоборства цивилизаций и аналогичных построений, которые, к сожалению, не получили должной оценки, хотя тот же Бжезинский в 90-е годы настойчиво продвигал идею лидерства американской цивилизации и бесполезности надежд правящей российской элиты на равноправное сотрудничество, откровенно заявляя, что «такой подход лишен внешнеполитического и внутриполитического реализма».

Новый этап в развитии человечества требует нового осмысления. Прежде всего, с точки зрения того, что именно цивилизации формируют основы международных отношений (МО), а не отдельные государства, а система МО — формирует основные особенности ВПО.

Есть немало характеристик этого периода, которые в самые последние годы (в отличие от предыдущих десятилетий искусственно оптимистических оценок) дают описание состояния МО и ВПО. Можно обратиться к одной из них, наиболее адекватной, описанной Сергеем Глазьевым, сконцентрировавшись только на военно-политических особенностях.

Так С. Глазьев, например, описывает эти области противоборства следующим образом: «США предприняли мировую гибридную войну — начали ее с „оранжевых революций“ для дезорганизации тех регионов мира, которые не контролировали, — для того, чтобы усилить свое положение и ослабить положение геополитических конкурентов.

После знаменитой мюнхенской речи президента Путина (февраль 2007 года) они поняли, что потеряли контроль над ельцинской Россией, и это их всерьез озаботило. В 2008 году грянул финансовый кризис и стало понятно, что начинается переход к новому технологическому укладу, а старый мирохозяйственный уклад и прежняя система управления уже не обеспечивают поступательного экономического развития.

Ну, а дальше действует логика развертывания мировой войны, только не в тех формах, что бытовали 100 лет назад, а на трех условных фронтах — валютно-финансовом (где США до сих пор имеют господство в мире), торгово-экономическом (где они уже уступили первенство Китаю) и информационно-когнитивном (где американцы также обладают превосходящими нас технологиями).

Они используют все эти три фронта, пытаясь удерживать инициативу и поддерживать гегемонию своих корпораций».

Я многократно выделял эти уровни силового противоборства России с Западом.

Но важно подчеркнуть, что на всех этих трех уровнях США и их цивилизационная коалиция преследуют вполне конкретные цели: сохранение под своим контролем систем, которые обеспечивали им первенство, более того, откровенное доминирование на всех уровнях военно-политической и финансово-экономической системы, созданной Вашингтоном во второй половине прошлого века.

Таким образом, главной особенностью ВПО во втором десятилетии XXI века стало то, что силовое противоборство России с западной военно-политической коалицией перешло в фазу военно-силового цивилизационного противоборства не только между РФ и Западом, но и в более широком контексте — между Добром и Злом.

И Зло использует все средства интеллектуального, идеологического, информационного порядка — любого, который по отношению к России принял форму примитивной русофобии, тщательно организуемой на Западе.

Я не раз подчеркивал эту мысль о цивилизационном противоборстве в последние три десятилетия начиная с конца 80-х годов, но, надо признать, что вплоть до недавнего времени — начала системной антироссийской кампании на Западе в 2022 году — поддержки не получал.

В одной из своих работ я отметил, акцентируя внимание на системности и коалиционности подхода Запада: «Старые структуры безопасности, в частности НАТО, играют важную, но уже второстепенную роль: силовое противоборство приобретает все черты цивилизационного военно-силового противоборства, когда в него втягиваются самые разные государства, в том числе нейтральные (Финляндия, Швеция, Швейцария, Австрия) и неприсоединившиеся, находящиеся далеко за пределами зоны ответственности Альянса, например, в южной части Тихого океана.

Специальная военная операция ВС РФ на Украине может быть понята только в контексте более широкого исторического и цивилизационного противоборства России с открытой агрессией западной коалиции, которая охватила практически все области — от финансовой, экономической и военно-технической сфер до культуры и спорта».

Надо иметь в виду, что подобное развитие придает этому острому варианту сценария ВПО очень мощную инерцию, неизбежно вовлекая прозападные силы и в самой России, когда возникает открытое противостояние между обанкротившейся за 30 лет либеральной частью правящей элиты и теми, кто готов воссоздать по сути новое государство на базе российской цивилизации, ее системы ценностей и интересов.

И начинать надо с трезвой и адекватной оценки состояния МО-ВПО, которая означает признание того факта, что возникла реальная экзистенциальная угроза самому существованию российской нации и государству.

Нынешний конфликт с Западом — не просто военно-политический, а тем более региональный конфликт. Это конфликт, результатом которого станет неизбежное изменение соотношения сил в мире, а главной ставкой — выживание российской нации и государства. Более того, это глобальный конфликт между глобальным универсализмом, либеральным нацизмом, воплощающим понятие «Зло», и национальными ценностями, воплощенными в понятии «Добро». Между отрицанием традиционных норм и их соблюдением. Между религией и идолопоклонством, отрицанием любых представлений о любви и добре.

Откровенный либеральный нацизм на Украине, как оказалось, стал простой нормой в отношениях Запада с РФ (что объясняет внешнее терпение, а на самом деле прямое поощрение украинского национализма все последние десятилетия).

Более того, сама Украина превратилась в военно-силовой инструмент уничтожения РФ. Созданный — целенаправленно и сознательно — Соединенными Штатами против России.

Широкая западная военно-политическая коалиция против России развернула войну по всем направлениям — от внешней и военной политики до культуры, спорта и образования. Особенно ярко и радикально это противоборство обозначено в финансово-экономической области, где западные страны попытались полностью исключить РФ из системы мирохозяйственных связей.

Естественно, что такая острая фаза противоборства не просто переросла в военную область, но и стала доминирующей на какое-то время, как всегда происходит в условиях военных действий. Это радикально изменило состояние ВПО не только в Европе, но и в мире. По сути дела, состояние ВПО в Европе можно охарактеризовать как «ограниченная война на европейском ТВД».

Самым серьезным образом это повлияло и на политику и стратегию ряда государств. Прежде всего, естественно, главных противников. Украина и ее управляемое руководство, очевидно, играет в этом противоборстве подчиненную роль. Именно изменения в стратегиях государств западной военно-политической коалиции — от лидера США до формально нейтральной Швеции — представляют сегодня наибольший интерес потому, что в этом реализуются конкретные намерения и действия их правительств.

Для того чтобы лучше понять особенности стратегии и стратегического планирования в качественно новых условиях, необходимо рассмотреть отличительные черты перемен в стратегии государств. Причем, на мой взгляд, придется вновь в очередной раз пересмотреть содержание и понятие «стратегия» в новых исторических условиях.

В ХХI веке мы приходим к пониманию того, что стратегия — это не только выбор приоритетов и наиболее эффективных способов и средств их достижения, но и идея, и институт развития нации и государства.

Стратегия, таким образом, как совокупность идей, концепций и их носителей, как один из важнейших институтов развития современных западных государств, превращается в инструмент разрушения других субъектов МО, в частности России. Она является не только частью и следствием их политики, которая вытекает из совокупности самых разных интересов: национальных, государственных, социально-классовых, групповых и личных, в разное время и в разном качестве преобладающих в политике, — но и сама превращается в силовой инструмент такой политики.

Именно так произошло с политикой Запада в отношении РФ в 2008–2022 гг., хотя, наверное, такая стратегия применительно к нашей стране существовала и до этого периода. В данном случае можно говорить о долгосрочной стратегии западной коалиции по уничтожению СССР — России (до этого — Российской империи), которая периодически маскировалась в тактических целях готовностью к сотрудничеству.

И наоборот. Когда политика основана на национально ориентированной стратегии, т. е. отражает в наибольшей степени именно национальные интересы, она становится максимально эффективной. Причем не только с точки зрения безопасности, но и с точки зрения развития государства. Проблема, таким образом, заключается в том, чтобы стратегия стала общенациональной, а политика — базировалась на такой стратегии. В этом случае стратегия как идея и институт развития становится эффективным инструментом обеспечения безопасности и развития нации.

В этом заключается главная особенность современной национальной стратегии: если в прежние времена субъективный фактор выбора стратегии компенсировался многочисленными реалиями — природными, экономическими, демографическими и т. д., то в современный период произошло резкое усиление значения именно субъективности в выборе наиболее эффективной стратегии, от которой зависит безопасность и темпы развития государства. В том числе и в выборе тех или иных видов вооружения, военной и специальной техники.

В 2020–2022 годах не случайно у разных стран (прежде всего в США, России, Франции, Великобритании и Китае) по разным поводам был отмечен резко возросший интерес к государственным стратегиям.

Принятие Стратегии национальной безопасности России 2 июля 2021 г., выступление Дж. Байдена 1 сентября 2021 г. и многие другие заявления стали иллюстраций этой тенденции в мире. Обычный (традиционный) поиск наиболее эффективной стратегии стал широко и публично обсуждаемой политической проблемой. Стратегиями, которые имели принципиально разные цели — Добра и Зла в новом мироустройстве.

Эффективная государственная и национальная стратегия — не случайная «находка», а результат последовательной и долгосрочной политики, которая опирается прежде всего на национальные интересы. Другими словами, это отражение последовательного политического курса, а не субъективного «озарения» части правящей элиты. В том числе и потому, что стратегию как идею и институт придумать и быстро изменить невозможно.

В редкие исторические моменты, когда происходит кажущаяся быстрая смена национальных стратегий, как, например, при Иване Грозном или Петре Великом, оказывается, что такая смена была подготовлена ранее всем историческим (нередко скрытым, но достаточно длительным) периодом развития государства.

Современная национальная стратегия обеспечивает максимальные позитивные результаты развития наиболее успешных государств (Ирландии, Финляндии, Сингапура и др.), которые демонстрируют, что их эффективность в наименьшей степени зависит от количества и качества природных и материальных ресурсов, благоприятности МО-ВПО, внешних инвестиций и других факторов, но в значительно большей степени — от качества правящей элиты (прежде всего, воли и нравственности) и избранной стратегии («руководящей идеи» и института развития).

За последние 30 лет мы прошли многие этапы в развитии самих представлений о стратегии — от полного отрицания ее необходимости и важности стратегического планирования до попыток разработать единую Стратегию национальной безопасности.

Формулируя основные цели и более частные задачи, выбирая наиболее эффективные средства и способы, стратегия предоставляет субъекту реальный шанс изменить его положение даже в неблагоприятных условиях соотношения сил в мире. Стратегия — именно тот, второй «множитель», который позволяет либо увеличить, либо сократить (или даже вообще уничтожить) ресурсы и возможности той или иной нации и государства как субъекта политического процесса.

Именно такая стратегия безопасности и развития сегодня необходима России в условиях ее противостояния с коллективным Западом и его широкой военно-политической и финансово-экономической коалиции, стратегия борьбы «Добра» против «Зла». Вокруг такой идеи и стратегии можно и нужно объединять значительные силы в мире, которые не согласны с претензиями Запада и его диктатом, реально видят цивилизационную опасность «Зла».

Без сомнения, в Европе нацизм — в его абсолютно беспримесной форме и виде — за это время, за эти семь с лишним десятилетий успели (и сумели) отмыть от крови и страданий, проветрить от дыма крематориев, заштриховать наиболее страшные детали репрессий, пыток, массового уничтожения — и начали его представлять в свежеотглаженных рубашках и френчах, в свеженачищенной обуви и — для дополнительной трогательности — с детьми младшего школьного возраста.

Как, когда, зачем это происходило, кто именно в этом был заинтересован и, самое главное, почему это допустили те общеевропейские институты, которые, казалось, должны были денно и нощно следить за попытками реваншизма любого уровня, — вопросы далеко не праздные.

Не ответив на них прямо, мы рискуем еще через несколько лет обнаружить нашу страну, Советский Союз, в роли «агрессора, напавшего на объединенную Европу, лидером которой была Германия, чтобы уничтожить ценности и государственное устройство, установив режим „коммунистической диктатуры“».

Итак.

На политическом уровне, когда требуется сменить направление вектора, в Европе послевоенной — и особенно постпослевоенной — все происходило очень неторопливо и чрезвычайно постепенно.

Память о том, чьи жизни и сколько их было, которая легла в основание современной европейской идеологической конструкции, вымывалась годами. И десятилетиями. Историческую материю выдергивали по ниточке, пока она не истончилась практически до прозрачности.

И пока европейцы не уяснили, что их континент «освободили американо-британские союзники». Все вот эти «рядовые Райаны», «товарищи по оружию», бравые GI и красавцы-пилоты королевских ВВС.

Красная армия? Три четверти перемолотых русскими воинами нацистских дивизий? Многосоттысячные жертвы при освобождении Польши? Чехии? Павшие при форсировании Одера? Да это же были «полчища дикарей, не видевших теплых ватерклозетов» и «воров, вывозивших эшелонами награбленное». Подвиг красноармейцев? Каких? Тех самых, которые «изнасиловали миллионы немецких женщин и девушек»?

Когда подвиг народа был обесценен, осталось слегка подрихтовать пару эпизодов. Например, тот, с подписанием Акта о капитуляции в Берлине (потому что так хотел Сталин, хотя на самом деле документ был подписан за сутки до этого в штабе Эйзенхауэра в Реймсе), назвав событие «инсценировкой», а затем сделать 9 мая Днем Европы. Ну чтобы и так тоже русских выбросить за порог.

А из Дня Победы сделать День памяти и скорби. Поскольку Германию (особенно после того, как она объединилась), точнее германское общество, тоже требовалось сделать жертвой войны. И не огорчать дополнительно. Мол, немцы тоже страдали. И даже очень страдали.

В Советском Союзе на происходящее смотрели сквозь пальцы, поскольку были слишком уверены в прочности памяти, да и в период холодной войны и разных кризисов на повестке внешнеполитической были совершенно иные задачи. В России девяностых, которая только что не танцевала перед своими «союзниками», потому что стране нужно было выживать, внимания не обращали тем более.

И когда в начале нулевых и даже в десятых столкнулись уже с новым мейнстримным дискурсом, от степени наглости и беспамятства даже растерялись: от победы над нацизмом (участие союзников в нашей стране никто и никогда не подвергал ревизии и сомнению) и нашего вклада в нее не осталось практически ничего.

От самой войны и ее жертв в общеевропейской памяти остался холокост и высадка в Нормандии. И все.

Мы пол-Европы по-пластунски пропахали. Что вы говорите? А вы, собственно, кто? Грабители, насильники, душители свободы и прав личности? Да пошли бы вы прочь с нашего общеевропейского праздника уже!

А теперь, когда нас уже отовсюду из новоисторических скрижалей вычеркнули и снесли, наступил следующий этап.

Сегодня и сейчас необходимо, чтобы и возможность поворота к исторической норме и фактам была полностью заблокирована. Требуется сделать из нацистского Зла и Ада, из всего того, что покоилось на миллионах загубленных и уничтоженных, некий общественный феномен, который, с одной стороны, не вызывал бы ужаса и оторопи, с другой — не сковывал отчаянием.

Поэтому фюрера и пытаются, как бы это сказать, огламурить, что ли.

В том числе и устраивая из его баварской резиденции если не место для паломничества (это было бы даже для нынешней Европы чересчур), то туристическую достопримечательность.

И ведь получается, сколь ни ужасно это осознавать.

Автобусы стоят в очереди к тому самому лифту. Чтобы, как говорится, путешественники могли обозревать тамошние окрестности. И подкрепляться альпийскими специалитетами в ресторане. Свежий воздух, он ведь так возбуждает аппетит.

Наверное, к этому стоит добавить и вот что.

На строительстве как этой, так и всех остальных резиденцией бесноватого работали заключенные концлагерей. Если они не умирали от голода, побоев и непосильного труда, то их потом уничтожали. Десятками. Сотнями. Тысячами. Миллионами.

Цену этого горного пейзажа лучше измерять именно в их жизнях. Наверное.

Второе. Для того чтобы реванш нацизма в послевоенной и постпослевоенной Европе состоялся, необязательно ходить со свастикой (она запрещена) или кричать «хайль» (это приветствие также под запретом): можно просто придать нацизму и его идеологам флер обаяния. Это действие совершенно неподсудно и юридически никак не может быть наказано в обществе глобальной постправды. Поскольку оно, это общество, нацизм «так видит».
И наконец, третье.

А вот чтобы этого не произошло, чтобы мы не превратились в итоге в «агрессоров, напавших на Германию, чтобы доставить ее народу страдания, лишив страну государственности и суверенитета», нужно, несмотря ни на что, бороться с любыми попытками натянуть на наци любого разлива и белые перчатки, и белые рубашки, понимая: все, что они, эти наци, ждут — лишь нового триумфа их расистской воли и торжества их человеконенавистнической идеологии.